Такую дичь Хью не творил с детства, когда прятал под кровать прожженные искрами от петард штаны.
Если бы не тяжесть где-то в районе сердца, можно было бы и посмеяться.
Хью закрутил кран, вытер мокрые руки о джинсы и вышел назад в зал. Остановился. Засунул большие пальцы в карманы, осмотрелся. Последние два пункта из списка трудотерапии хотя бы эффективны. Не сказать, что они очень помогли избавиться от мыслей о чужой женщине, но по крайней мере теперь бар сверкал. Нужно бы чаще впадать в неразделенную любовь. Посетителям будет приятнее бывать в чистом баре, и бармен-меланхолик может привлечь больше внимания.
Но нужно отдать Майе должное. Она не стала прыгать из одной постели в другую несмотря на то, что её урод это заслужил, как никто другой. Два поцелуя изменой не считаются. Хотя на самом деле, если бы Майя была невестой Хью, и её вздумал целовать какой-то непонятный тип, скорее всего тот не прожил бы больше суток…
Однако в конце концов она вернулась к жениху. Будет делать его счастливым. Он, конечно, не будет это ценить ни дня, но это её выбор.
Телефон на стойке издал какой-то вялый звук. Почти неслышный в басах песни «Оазис», плывущих по бару. Хью крутанулся на носках, посмотрел в ту сторону. Умер? Навсегда? Или показалось? Он быстро подошел к мобильнику, осторожно взял в руку и разблокировал. Всё-таки еще жив. Связь с миром не потеряна, но сегодня же нужно купить новый. На экране моргнуло сообщение.
Номер неизвестен. Или мобильник от шока подтёр контакты, или кто-то ошибся.
Хью ткнул пальцем в конвертик. И на несколько секунд выпал из реальности.
14.31 Неизвестный номер: «Это Томми, нашел твой номер с трудом, а у тебя моего и вообще нет. Короче, вот некоторые фотки, просто чтобы ты понял, что реально фактурный и можешь зарабатывать»
…и четыре фотографии.
Уже по миниатюрам стало ясно, что на них. В ушах застучало, рука конвульсивно сдавила телефон.
Нужно сохранять спокойствие. Дышать. Ровно, протяжно. Хью сдвинул брови, сжал губы. С силой вдавил палец в первую фотографию… Лучше бы не вдавливал. Нужно было закрыть сообщение, как только до мозга дошло, что в нём. Теперь было поздно. Взгляд врезался в кадр, запечатленный на диване в небольшой комнате в Роттерхите.
Перед глазами всё завертелось, еще немного похмельное сознание непослушно унеслось туда, на два дня назад. Показалось, будто он снова на диване, под ним снова чужая женщина, лежит, сжавшись в один ком нервов, искрящий оголёнными проводами. Не воспользоваться ситуацией было невозможно. Стоило. Теперь уже ясно, что стоило остановиться прямо там, в тот момент, но… невозможно.
И тогда уже Хью превратился в один ком нервов благодаря Майе.
А потом она ушла.
Дважды.
Хью замахнулся и зашвырнул телефон прямо по стойке. Он опять с треском проехал по гладкому дереву, только теперь уже намного дальше. Вроде бы опять предсмертно заморгал экраном, но Хью на него не смотрел. Кулаки всадились в стойку, он навис над ней и свесил голову. Зажмурился.
Почему бы не достать номер Майи из мобильника, пока тот еще не сдох, и не попытаться найти её? Вернуть? Но это идиотизм. Она ушла, она выбрала другого, и сейчас, возможно, у них происходит бурное примирение. К горлу подкатил ком. Сложно сказать, что это: запоздалая реакция на скотч или на представленную картину. Хью плотнее сжал губы и втянул воздух, раздувая ноздри.
Кто он такой, чтобы влезать в её жизнь? Для неё – никто. Случайный знакомый. Майя провела с ним сутки и не решилась что-то изменить.
Теперь уже поздно.
Она свой выбор сделала.
Нужно просто пойти выблевать вчерашний скотч, купить новый телефон и заодно штуку, которая стирает память. И всё наладится.
Телефон на том конце столешницы последний раз моргнул, звякнул и отключился.
– Ты так и не поднялся, – прокаркал откуда-то хорошо знакомый голос.
Хью вскинул голову. В дверном проёме, как всегда опираясь на палку, замерла бабуля. Зоркий взгляд застыл на голой груди внука… Всё-таки приковыляла. Сейчас что-то скажет.
– Ты опять одна ходишь по лестнице? – Хью выпрямился, опережая едкую реплику.
– Твой телефон недоступен.
– Если ты однажды рухнешь с лестницы и сломаешь ноги, я найму тебе самую гадкую, желчную сиделку, какую смогу найти. Устрою кастинг.
Блеклые глаза сузились, рапирами полоснули по телу. Она же наверняка чувствует напускное. Должна. Всегда чувствовала.
– Что с телефоном, Хьюго? – на сиделку не повелась. Ожидаемо. – И с одеждой? Ты так быстро выбегал из чьей-то спальни, что забыл одеться?
– Телефон утонул.
– В море?
Проницательность зашкаливает. Хью картинно закатил глаза, скрестил руки на груди.
– В ведре. Я делал уборку, разделся, утопил телефон. Что тебе от меня надо?
Фальшь слов отдалась горечью на языке. Но лучше так. Пусть она поверит, что всё нормально, пусть не думает о Майе плохо. Почему-то это кажется важным. Только Хью может думать о ней плохо. Другим нельзя. Даже бабушке. Однако старая леди промолчала. Медленно покрутила головой, осмотрела бар. Очевидно, оценила работу уборщика. По крайней мере здесь врать не пришлось.
– Ладно… – наконец, проговорила она, и острый взгляд вернулся к лицу Хью. – Вынеси стул на крыльцо, я хочу посидеть на солнце в последний тёплый день.
Пронесло. Он разомкнул руки, снова опёрся ладонями о столешницу.
– С чего ты взяла, что последний? Небо чистое.
– Суставы, Хьюго, суставы. Небо может врать, а суставы – нет.
* * *
Капли стучали по окну, собирались в ручьи, стекали на тротуар, а оттуда водопадами убегали в сливы. Жара, безраздельно сидевшая на троне последние несколько дней, была свергнута и убита.
Суставы не врут.
«Страдивариус» на сцене минут десять выдавали некий забористый экспромт. На смычке Кристиана уже даже порвалось несколько струн, и теперь они болтались одинокими, выбившимися из причёски волосками. Крис не впечатлялся. Продолжал выпиливать мотив, притопывая ногой, а публика хлопала в такт.
Хью отбросил под стойку новый мобильник, подошёл к окну и распахнул створку. Воздух, пахнущий мокрой пылью, ворвался в бар, обдавая кожу вечерней прохладой. Хью глубоко втянул носом этот запах. Взглянул на прыгающую в свете фонарей рябь на лужах. Наконец-то. Тепло – это прекрасно, однако организму, не привычному к жаре, проще перенести холод и ревматизм.
Он перевел взгляд на собственную руку. Левую. На левый согнутый мизинец. Палец начал необъяснимо ныть примерно с обеда, и теперь стало ясно, почему. Хотя сустав там и не поврежден, старая рана в солидарность с бабушкиными больными костями весь день
