поглотила близость с тобой. Раньше мне легко удавалось обманывать людей и брать то, что хочу я, а не они. Но тебя я обманывать не хочу и не хотел раньше. Я не врал тебе о себе, Таллия. Мне сложно говорить о своём прошлом, своих чувствах и о том, что со мной происходит. Дарина постоянно спрашивает меня об этом, и я устал врать. Только с тобой я был честным, потому что уверен в том, что ты не будешь кудахтать вокруг меня. Да, я пытался воззвать к твоей жалости, чтобы в тебе взыграло желание спасти меня, а значит, остаться со мной. Поэтому я и ушёл тогда.
Не хочу, чтобы ты считала, что я пользуюсь случаем и тем, что знаю о тебе. Не хочу, чтобы ты считала, что я такой же, как твоя мать. Нет.
Я не могу так поступить с тобой. Я не для тебя, Таллия, а ты идеальна для меня. Но я выберу твоё будущее, в котором не будет меня, чем твои страдания рядом со мной. Вот что я решил, — чётко произносит он.
Меня обескураживают его слова. Они такие честные. Надеюсь, что они честные. Но по решительному положению тела Кавана, он не врёт. Ему было сложно сказать это, но он произнёс эти слова для меня.
— Я посмотрела результаты анализов, пока ты спал, Каван, — тихо говорю. — Я не хотела этого делать, вообще, чтобы потом не было больно. Но я не испытала сильной боли, как предполагала, потому что ты был рядом. Это напугало меня. В какой-то момент, когда я посмотрела в твои глаза, мне стало так страшно оттого, что ложь моей матери стала такой неважной рядом с тобой. Поэтому я и сказала, что не заинтересована в тебе. Я закрылась, как делала это всегда, как меня и учили. Нельзя показывать своих эмоций, нельзя, чтобы люди видели, как тебе больно. Нужно всегда улыбаться и танцевать дальше. Но я больше не балерина с превосходным будущим, поэтому и спряталась внутри себя, чтобы не двигаться дальше с тобой. Я ничего не знаю про отношения, только то, что прочла в любовных романах. И я знаю, что обычно мужчины коварны, и у них много тайн. Но я испугалась своего желания узнать все твои тайны. Вот так.
— Зачем ты говоришь это мне сейчас? — мрачно спрашивает Каван.
— Ты был честен со мной, и я ответила тебе тем же. Просто хочу, чтобы ты знал о том, что я чувствовала. Порой я выгляжу глупой дурочкой и боюсь того, что меня снова обманут. После того как я получила подтверждение обмана мамы, очень боюсь того, что ты станешь следующим. Внутри меня идёт постоянная борьба. Я думаю о тебе, и это так глупо, да? Опасаюсь того, что ты и, правда, разобьёшь моё сердце, — подавленно признаюсь я.
— Я это тоже понимаю, Таллия. Твоя мать поступила с тобой крайне жестоко, но это не означает, что я поступлю так же. Я постараюсь никогда не причинять тебе боли, хотя это неизбежно. Я убийца, Таллия.
— Ты киллер? — выдавливаю из себя.
— Нет, я не убиваю людей по заказу. Сейчас я бизнесмен, но когда-то убивал людей. Я убивал их без сожаления. Я очень жесток к другим. Для меня нет людей, есть дерьмо, и обычно я именно так вижу всё вокруг. Я знаю, что такое быть использованным и обманутым, вынужденным насильно жить по чужим правилам и ждать момента, когда будет возможность спасти себя любой ценой. Да, я понимаю тебя и твой страх. У меня такой же, но он разросся и стал огромным булыжником внутри меня. Это моё сердце.
Оно перестало что-либо чувствовать, пока я не увидел тебя. Это тоже глупо, — горько усмехается Каван.
Мне хочется больше спросить о том, кого он убил в прошлом, много ли было у него жертв, и почему он это сделал, но я молчу. Я не готова сейчас услышать ответ. Но я верю своим глазам и ощущениям. Каван не плохой человек. Он не жестокий на самом деле, просто очень одинокий.
— Ты продолжаешь следить за мной, — вспоминаю я.
— Да, это скрашивает мои серые дни.
— И долго ты ещё будешь это делать?
— Всегда. Я пытался остановить себя, но не получилось. — Каван приподнимает манжету чёрной рубашки, и я вижу бурые синяки.
— Что это такое? — испуганно шепчу.
— Наручники. Я приковал себя наручниками, чтобы оборвать зависимость от тебя. Но в итоге я вырвал их вместе с трубой, устроил небольшой потоп, залил полдома, Слэйн обещал убить меня, а Энрика хохотала, как идиотка. В общем, не получилось, — тяжело вздыхает он.
Я в ужасе смотрю на него.
— Ты… серьёзно? Приковал себя наручниками к трубе? Но зачем?
Что за безумие?
— Понимаешь… нет, ты не поймёшь, — Каван хмурится.
— Я хочу понять. Объясни мне. Зачем ты сам себе причинил боль? Думаю, что раны выглядят ужасно с другой стороны, которую ты мне не показал, — настаиваю я.
— Ладно. Дело в том, что когда-то один человек приковывал себя кандалами к стене, чтобы сдерживать своё животное внутри…
— Это какая-то легенда?
— Да, легенда. В общем, он сходил с ума без женщины, приковав себя к стене. Он рвался к ней, но боялся, что причинит ей боль, то есть убьёт её. По-настоящему убьёт её и разорвёт, чего он очень не хотел делать, как и признаться, что влюблён в неё. Он не мог спокойно ждать и терпеть боль, его руки и ноги были в крови, никто не мог с ним справиться, кроме неё. Когда она появилась, то животное заскулило, словно умоляя её приласкать его. Она это и сделала. Она управляла его животным, живущем внутри него, и облегчала его боль. Она любила его даже такого. У этого мужчины была сильная зависимость, сродни наркотической. Когда он приближался к любимой, то боль становилась поверхностной или совсем исчезала, а когда боролся с собой, то его рвало на части изнутри. Моя боль похожа, Таллия. Я не могу объяснить её. Она просто есть. Она изводит меня. Эта боль не от ран или ударов во время боя. Она у меня в крови. Невозможно нормально дышать, лишь поверхностно. Обезболивающие не снимают боль, а лишь дурманят сознание на двадцать минут, и можно немного поспать.
От этих препаратов возникает ещё
