— Можно подумать, ты вела себя, как умная! — беззлобно возразил Моджеевский.
— Ну, по крайней мере, с такой дурой, как Панкратова, я не гуляла. «Я и секси-Моджиевский!» — с придыханием перекривляла воображаемую Ульянкину интонацию Юля, подкатив глаза. — Она даже твою фамилию правильно ни разу не смогла написать, между прочим. Как только не извращалась.
— Поэтому ты нашла себе умного препода. Ну да…
— Какого еще препода?
— Тебе виднее какого. Тоже, походу, секси.
Юля несколько минут внимательно смотрела на Богдана, пытаясь хоть как-то врубиться, о чем он. Потом, сведя брови, уточнила:
— Это я так писала, что секси?
— Это ты так намекала, — хохотнул он.
— Ничего я не намекала. У меня был план!
— Маршалла?
— Круче. Малич! И судя по всему, он сработал.
— Я нихрена не понимаю из того, что ты говоришь, — рассмеялся Бодя. — Объясни по-человечески.
Юля и сама едва сдерживалась, так ей нравился его смех. И его растрепанные волосы нравились. С ума сходила по его растрепанным волосам. Подняла ладонь, зарылась пальцами в кудри. И промурлыкала в ответ:
— Объясняю. Ты все лето обрывал мой телефон. И осенью тоже. Потом твой отец бросил Женьку, и я напоролась на Нину Петровну. Согласиться с ней — я, конечно, согласилась. А вот ты от этого трезвонить меньше не стал. И я… ты думаешь, так легко было игнорить, а? В общем, придумала найти объект для воздыханий, но только не взаправдашних, а чтоб ты увидел. Я даже его фамилию уже не помню. Понятно?
Богдан некоторое время обдумывал услышанное, а после хмыкнул и проворчал:
— Ну вот мне просто интересно, и как при этом ты поверила Ульке?
— А ей врать — какой смысл?
— Женская голова — это другая планета. Откуда ж мне знать, что там у нее происходило в ее башке. Но папашу своего она на меня натравливала.
— Как это?
— Та что-то ныла ему. Тот ныл моему. Пришлось объяснять ему про френдзону, когда он попытался меня воспитывать.
— И ты с ней правда не встречался? — навострила уши Юля.
— А ты правда думаешь, что я мог с ней встречаться?
— Мужская голова — это другая планета. Ты же поверил, что я могла бегать за преподом на пятнадцать лет старше меня. Поверил же?
— Ты не хотела со мной разговаривать. Тут поверишь во что угодно.
— А ты ездил с Ульяной в Альпы. А потом она к тебе в Лондон осенью. После этого я Инстаграм снесла и все аккаунты удалила. Класс? — прошептала Юля.
— В Альпах нас было человек пятнадцать, — улыбнулся Богдан. — А если тебе и правда интересно послушать про всех, кто был у меня в Лондоне, то я обязательно тебе расскажу. Но Ульяны среди них не было.
— Нет. Не хочу ничего знать. Хватило того, что видела. В тебя, говорят, даже мужики влюбляются.
Богдан скорчил озабоченную мину.
— Кто слил инфу?
— Таня в твой день рождения. Я была под большим впечатлением. В общем, при твоей популярности — куда мне пробиваться, а?
— Юлька фигню говорит, — улыбнулся он и крепче прижал к себе. — Тебе и не надо никуда пробиваться. Ты всегда отдельно от всех.
— В действительности Юлька часто говорит глупости, — сообщила она ему на ухо, будто признавалась в страшной тайне. — Только что с умным видом. А на самом деле Юлька хочет простого женского «выйти замуж за олигарха, красивое платье и… и Мальдивы». Последнее не обязательно.
— И с Мальдивами разберемся, — заявил Моджеевский. Нашел ее губы своими и прижался к ним долгим поцелуем, ловя ее дыхание.
Она отвечала ему — медленно, наслаждаясь каждой секундой, вкладывая всю нежность, что в ней была. И зная точно, что спешить незачем, что больше не придется ловить крохи, вырывать их у судьбы, терзаться совестью, бояться, что однажды все закончится. Юля устала бояться. И знала, что он никогда не позволит, чтобы снова пришлось.
Отстранившись, она облизнула горевшие от его прикосновений губы. Внимательно смотрела в его глаза. Потом повернула голову и обвела чуть посоловевшим взглядом комнату. Улыбалась. Улыбалась и разглядывала — и их отражение в зеркале, в котором они казались такими красивыми и такими настоящими, и стол со свечами, еще не зажженными, ожидавшими своего часа. И эти розы — сколько их было… И огонь в камине, весело плясавший и подглядывавший за ними тоже.
Взгляд ее остановился на большой коробке, лежавшей на кровати и перевязанной пышным бантом.
Хмыкнула.
Кивнула.
Спросила:
— А там что такое?
— В следующий раз приклею стикер «Открой меня», — пошутил Богдан, размыкая объятия.
— Мне? — как-то по-детски получилось у нее.
Он кивнул и подтолкнул ее к кровати.
Коробка была здоровенной, но легкой. И Юлины пальцы живо забегали по банту в поисках концов ленты. Нашла. Дернула. Развязала. Подняла крышку, убрала в сторону жемчужно-серебристую упаковочную бумагу и приоткрыла губы, будто бы произнесла неслышное: «О-о…»
Внутри — легкая-легкая, тонкая пепельно-розовая ткань, воздушная, как паутинка. Юля осторожно коснулась ее ладонью. Приподняла за края, вынимая. И неяркий теплый свет скользнул по драпировке. Это было платье. Того самого оттенка, который нравился ей сильнее всего. И напоминало оно чем-то старые фильмы с Ритой Хейворт, которые Юля очень любила, почти так же сильно, как марвеловских супергероев.
— Как ты… откуда ты… — подняв лицо к Богдану, бормотала она: — Я примерю, да?
— Было бы неплохо, — улыбнулся он, подошел к столу и щелкнул зажигалкой, зажигая свечи.
— Ванная там? — она указала на одну из дверей, подхватывая всю коробку разом.
— Вполне возможно.
— То есть девчонок водил, а где ванная — не знаешь?
— Юлька! — рыкнул Моджеевский. — Первый раз я был здесь сегодня в обед, когда привез платье. Прости, туалет точно не искал.
— Бодька! — счастливо хихикнула она и скрылась за дверью.
А судя по тому, что отсутствовала за ней добрых пятнадцать минут, с назначением данного помещения угадала. Впрочем, четверть часа — не так уж много после десяти лет.
И когда снова раздался шорох, Юля опять показалась на пороге комнаты, осторожно придерживая юбку. Из-за спины пробивался свет электричества, чуть более яркий, чем в комнате. И оттого силуэт был четче, контрастнее. Оно ей шло, это платье, подчеркивая ее стройность, длину и изящный поворот шеи, тонкость плеч и ключиц. Оттеняя цвет кожи на открытых его взгляду участках груди и рук. Волосы она распустила, слегка вспушив. Но главным украшением все еще оставалась улыбка. Прежняя, такая, какой семнадцатилетняя Юлька улыбалась семнадцатилетнему Боде.
Она шагнула к нему, демонстрируя босую узкую ступню с розоватым лаком на ногтях. И важно сообщила:
— А туфель нет. Сойдет? Буду как Жека, помнишь?
— Не будешь, — рассмеялся Богдан. — Женя не позволила. Сказала, это ее идея, а мы должны свои придумывать. Поэтому она помогла мне выбрать туфли из твоего гардероба.
С этими словами он подошел к шкафу и выудил из него обувную коробку. Юля внимательно наблюдала за ним, потом будто включилась сама. Прошла к кровати. Уселась, придержав ткань юбки. Вытянула вперед ноги, зажав пальцы, и проговорила:
— То есть вы провернули целую операцию, заговорщики?
— Ну вряд ли твой отец успел бы сшить тебе обувь за пару дней, — усевшись на пол, Богдан надел ей на ноги туфли и посмотрел в лицо. — Принц из меня хреновый, поэтому мне очень хочется, чтобы ты не оказалась Золушкой.
— Не окажусь. Золушка спорить не умела, а я обожаю. И она со всем соглашалась, а меня уговаривать долго. И еще я тебя люблю. А у нее Принц.
— Не сбежишь?
— Уже сбегала. Но не от тебя, а от себя. Столько лет изображать… дуру, которая ждет трамвай. А мечтать о прямо противоположном, — Юля обвела глазами комнату и снова вернулась к нему, к его чертам, к его чертям в небесно-голубом взгляде. — О своем месте рядом с тобой.
— Тогда давай ужинать.
— Давай, — улыбнулась Юля, и он, легко поднявшись, взял ее за обе ладони и потянул на себя.
