и нажал на кнопку, она поняла, что у него есть служба такси на быстром наборе. Может, для членов его клуба? Или, может, он отправлял всех своих женщин домой таким образом?
Но ведь она не была одной из них, верно? Странно, что депрессия может затмить солнечный свет, проникающий сквозь стекло. Когда она подошла к окну, ее брови сошлись от размышлений. Если дом двухэтажный, то спальня, скорее всего, находится наверху. Как он туда заберется?
Не ее проблема. Диван выглядел удобным, а он был взрослым человеком. Но когда служба такси подала сигнал «занято», ее язык взял верх над разумом.
— Ты позвонишь кому-нибудь, чтобы остались с тобой?
— Я справлюсь, спасибо, — его темные глаза не выражали никаких эмоций. Он снова набрал телефонный номер.
— Ты не сможешь. Тебе нужен кто-то здесь, чтобы помочь.
— Это не твоя проблема, Эбигейл, — его губы сжались. Сигнал занято. Повторный набор.
— Держу пари, у тебя есть ибупрофен наверху, в ванной. И твоя одежда там. Но ты не можешь подняться по лестнице, не так ли? Ты точно не сможешь готовить для себя, балансируя на одной ноге и используя только одну руку.
— Хватит, — огрызнулся он. Его гнев прозвучал весьма отчетливо. Занято. Повторный набор.
Страх окрасил бледные стены в уродливый красный цвет, а сердце ударилось о грудную клетку, отбросив ее на шаг назад. Он в ярости. Не заставляй его кричать. Просто остановись.
Он справится. Он будет в порядке.
Не справится.
— Тебе нужна чья-то помощь, — она выхватила телефон из его рук. — Я остаюсь на ночь, так что смирись с этим. Кричи на меня, если хочешь, но я останусь, — ее плечи опустились. Она напряглась, готовясь к крикам. Оскорблениям. Тошнота скрутила ее желудок.
Его рот открылся… и закрылся. Он откинулся назад. Его взгляд переместился с телефона в ее крепкой хватке вверх и задержался на ее лице.
— Если я не могу встать с этого кресла, Эбби, почему ты меня боишься?
Она моргнула.
Гнев исчез из его голоса, будто и не было. Опираясь локтем на подлокотник кресла, он подпер подбородок рукой и наблюдал за ней.
— Я не боюсь.
— Правда? — его взгляд не дрогнул. — Очевидно, ты продолжаешь испытывать трудности с определением своих эмоций. Твои мышцы напряжены? Ладони вспотели?
Она сопротивлялась желанию потереть ладони о джинсы.
— Это…
— Эбби.
— Хорошо. Да.
— Твои зрачки расширены. Дыхание учащенное или замедленное?
Она задыхалась. Отступила на шаг от него.
— Хорошо. Мне страшно. — Что выглядело очень глупо.
— Ты думаешь, я причиню тебе боль?
— Нет! Нет, ты бы не стал.
— Тогда чего ты боишься? — когда его голос повысился, она вздрогнула. Его глаза сузились. — Кто раньше кричал на тебя, Эбби?
— Это не…
Его бровь слегка приподнялась в зловещем сигнале нарастающего нетерпения Дома.
Она оказалась гораздо более покорной, чем думала, потому что ответ выскользнул из нее как по маслу:
— Мой отец.
Его палец погладил щетину на челюсти.
— Он был жестоким?
— Не совсем так, — она подошла к окну, нуждаясь в пространстве. Отойти в сторону. Убежать от этих пронизывающих глаз. — У него был рак. Опухоль мозга. Мы не знали, диагноз был поставлен только через год или два.
Чайка парила над паромом, плывущим по бурным волнам к пирсу Тридцать девять. Ее отец любил бывать на пристани, но в болезни суетливая атмосфера стала для него невыносимой.
— Если его что-то волновало, он впадал в ярость. Мы долго не могли понять почему. Думали, что чем-то разозлили его, и мама плакала.
— Только ты и твоя мать?
— Да. — На заднем дворе находилось широкое каменное патио с бассейном и джакузи. С каждой стороны, как крылья, простирались газоны. Дальше земля шла под уклон. — Ксавье, это не…
— Что случилось после того, как ему поставили диагноз? Стало ли ему лучше?
— Конечно. — Наконец-то, они узнали причину его вспышек ярости. И приступы безудержного крика оказались в итоге намного лучше, чем пустота, которая, в конце концов, поглотила его личность. До рака ее отец был уравновешенным, блестящим археологом. Ближе к концу, в редкие минуты ясности, он не мог вынести того, во что превратился. «Моя смерть будет благословением, детка. Подарком для вас», — он похлопал ее по руке. А потом заплакал.
Мерцание привлекло ее внимание к тому месту, где колибри зависла у яркого шара, подвешенного на ветке дерева. На соседнем дереве два воробья расположились на витражной кормушке. Жизнь, большая и маленькая, продолжалась. А господин О-такой-суровый-Милорд кормил птиц?
— Иди сюда, — снова этот тон, свидетельствующий, что он ожидает от нее послушания.
Она повернулась.
Его рука была вытянута. Раскрыта. В ожидании. И очень теплая, когда его пальцы обхватили ее ладонь.
— Как вы с мамой справлялись?
Глядя на него сверху вниз, она издала звук, который должен был быть смешком, но не прозвучал как что-то смешное.
— Очень осторожно. Долгое время, пока он не расстраивался, все шло хорошо. Он никогда не обижал нас, только кричал. Обзывал. Она пожала плечами.
— Значит, вы делали все возможное, чтобы он был спокоен, не так ли?
Понимание в выражении его лица заставило ее почувствовать жжение в глазах.
— Где твой ибупрофен?
— Вот почему ты замираешь в ступоре, когда думаешь, что кто-то будет кричать, — он держал ее в ловушке еще минуту. — Но ты рисковала столкнуться с моим характером, потому что беспокоилась обо мне, — уголок его рта приподнялся, а глаза наполнились нежностью. — Твое мужество побеждает в битве, Кудряшка. У меня есть бутылочка ибупрофена наверху, в ванной комнате.
Он не накричал, а похвалил ее за грубость. Она взбежала вверх по лестнице, чувствуя себя так, словно после неустойчивого пошатывания, наконец, обрела равновесие. Она почувствовала, как сперло горло.
Он снова назвал ее своим любимым прозвищем.
Вечером, закрывшись в гостевой ванной, Ксавье почесал щеку, поморщившись от вчерашней щетины. По крайней мере, Эбби не предложила его побрить.
Решительная маленькая саба. Если бы на первом этаже не было бы гостевой спальни, она настояла бы на том, чтобы помочь ему подняться по лестнице, и наверняка была бы раздавлена его бесполезным телом, пытаясь спасти его.
Возможно, ему стоит установить лифт. Вероятность несчастных случаев невозможно предугадать.
С разочаровывающей медлительностью он привел себя в порядок, а затем с помощью ноги и здоровой руки с трудом вкатил себя в спальню. Когда он опустил лодыжку, она превратилась в болезненный пульсирующий шар.
Он перебрался на кровать, радуясь, что в плече боль утихла до притупленных ощущений. С кряхтением он снял перевязь и рубашку.
— Вау, — с подносом в руках Эбби
