– Теперь ты рассуждаешь как экономная француженка, – улыбнулся Роберт. – Агенты влияния всегда стоят дорого, но любая разведка идет на эти расходы. Тем более советская – насколько я понимаю, рацио не главная черта русских. У них слишком богатая страна, чтобы можно было ожидать от них рачительности. Во всяком случае, содержать в Берлине потенциального агента влияния они могут себе позволить точно.
– О господи… – Полина почувствовала, как волосы начинают шевелиться у нее на голове. – То есть ты уверен… Но что же теперь… Я не хочу!
Она расслышала слезы в своем восклицании.
– Если бы действительно не хотела, то с самого начала отказалась бы. Не стала бы пробовать, что из всего этого выйдет.
Если бы Полина умела краснеть, то, наверное, ее лицо сделалось бы сейчас пунцовым.
«Как глубоко сидит во мне ложь, – немея от стыда, подумала она. – Я говорю и одновременно понимаю, что лгу – ну хорошо, недоговариваю, – и все равно продолжаю лгать… И кому? Он же видит меня насквозь».
Она ожидала сейчас чего угодно. Например, что после ее лжи, которую он так легко разгадал, Роберт встанет, оденется и молча уйдет.
– Мы с тобой можем уехать завтра утром, – сказал он. – Точнее, так: если мы хотим уехать, то должны сделать это завтра утром.
– Ты все еще хочешь, чтобы я ехала с тобой? – не глядя на него, пробормотала Полина.
Она сидела на кровати, а он лежал, закинув руки за голову, и его взгляд пронизывал ее насквозь, как ни отводи глаза.
Она все-таки решилась взглянуть на него. Глаза у него были совсем не темные, их расчерчивали светлые лучи, и от этого в них светилось внимание. Он смотрел сурово и нежно. Полина не понимала, как все это вообще может соединяться в одних глазах, но в его – соединялось.
– Да, – ответил он.
И одновременно с этими словами взял ее за руку и заставил снова лечь рядом с ним. Как только она почувствовала его плечо у себя под щекой, спокойствие к ней вернулось.
«Я буду с ним счастлива», – подумала Полина.
Отчетливость этой мысли поразила ее. Не многое в своей жизни она сознавала так ясно. И по этой ясности поняла, что это – правда. Есть на свете единственный человек, с которым она будет счастлива столько, сколько отведено ей жить, и ее счастье с ним будет таким же необъяснимым, как спокойствие, которое охватывает ее, как только она хотя бы просто прикасается к нему.
– Где ты живешь? – спросила Полина, покрепче прижимаясь щекой к его плечу.
– А где бы ты хотела?
– Не знаю. Все равно.
– Можно жить у океана, в графстве Кент. Там замок близ Английского пролива. Родители в нем не живут, но и продать его нельзя, это майорат.
– Бр-р! – Полина тихо засмеялась прямо ему в плечо. – Майорат… Там, наверное, страшно. Старинный английский замок, привидения…
– Привидения не так уж страшны. – Она почувствовала, что он тоже улыбнулся. – Но жить в замке не обязательно, ты права. Хлопотно и скучно. Я живу в Лондоне. Возле вокзала Виктория, у Варвик-сквер. Шебутной район, но удобно – если откуда-нибудь возвращаешься, то выходишь из поезда и идешь пешком, и через пятнадцать минут ты дома. И каждый вечер можно гулять вдоль Темзы, она тоже рядом. Заметь, я зазываю тебя, как профессиональный гид.
– Зачем тебе это, Роберт?
Полине не хотелось отрываться от его плеча, но она все-таки села снова, чтобы видеть его лицо в тусклом свете осенней луны, заглядывающей в окно через щель между гардинами.
– Зачем каждый вечер гулять вдоль Темзы? Мне нравится смотреть на большую реку. Но это не обязательно. Можно пойти в Вестминстер, те же пятнадцать минут, и просто засесть в пабе с кружкой эля.
– Зачем тебе обременять себя мною? – не обращая внимания на его легкий тон, повторила Полина. – Ты совсем меня не знаешь. Это безрассудно.
Край его брови снова взлетел вверх – он удивился ее вопросу.
– Я люблю тебя, – тем тоном, которым объясняют что-либо малосмышленым детям, сказал он. – Значит, это не безрассудно.
– Ты думаешь?
– Уверен. Любовь случается не в каждой жизни. Меня учили ценить такие вещи.
«Принцесса почувствовала горошину через десять перин, и по этому стало понятно, что она настоящая принцесса. А он знает, что любовь следует ценить, и это значит, что он настоящий джентльмен».
Полине стало так смешно от этой мысли, что пришлось снова уткнуться носом Роберту в плечо, чтобы он не заметил ее смеха и не обиделся бы. Хотя он не обиделся бы в любом случае, наверное.
И как только она почувствовала его плечо снова, ее охватил сон. Что-то необъяснимое от него исходило все же. И вот теперь эта загадочная эманация подействовала на нее как снотворное.
– Я сейчас проснусь… – едва шевеля губами, пробормотала Полина. – Я только совсем чуть-чуть… Да что же это со мной?..
– Спи. – Голос Роберта был ей еще слышен, но самого его она уже не видела, засыпая. – Я съезжу за вещами и через два часа вернусь за тобой.
Полина почувствовала, как Роберт вынимает руку из-под ее головы, услышала, как он встает с кровати…
«Не надо! – хотела крикнуть она. – Не уходи, не надо!»
Но губы ее уже не двигались, и веки уже не поднимались, и даже руку протянуть, чтобы удержать его, она уже не могла. Ее охватил мертвый сон.
Но вот странность: сон этот был неодолим, но не глубок. Не она была погружена в сон, а сон окутывал ее, как пелена, и при этом она сознавала, что спит.
Сначала она чувствовала себя в беззвучном пространстве, потом это пространство начало гудеть, потом дрожать, потом гул и дрожь сделались сильнее, еще сильнее, перешли в раскатистый грохот…
Полина вскрикнула от боли и проснулась. Она лежала на полу у кровати, болело плечо – наверное, ушибла его, падая, – но эта боль не имела значения, потому что за окном творился настоящий ад. Все гремело, грохотало, стекло дребезжало в оконной раме так, что непонятно было, почему оно до сих пор еще не вылетело.
Полина вскочила, бросилась к двери, сообразила, что на ней нет даже ночной сорочки, схватила шелковый пеньюар, попавшийся под руку, надела валяющиеся у кровати туфли на шпильке и, распахнув дверь, выскочила в коридор.
Жильцы выбегали из всех комнат. Некоторые были уже одеты к утреннему табльдоту, но большинство, как Полина, выскочили прямо из постелей.
– Что это? Что?! – истерически кричала фрау Хофманн из лучшей в пансионе комнаты.
– Успокойся, Трудди! – Муж хватал ее за рукава парчового халата, пытаясь удержать. – Куда ты бежишь?
– Ты идиот! – Фрау Хофманн взвизгнула так, что супруг выпустил ее руки. – Это бомбежка! Мы сейчас взорвемся!
Грохот прекратился. Но тишина, наступившая после него, вызывала еще большее смятение.
– Что вы говорите, Гертруда? – недовольно проговорила хозяйка. Она величественно выплыла из своей комнаты в полном утреннем облачении и с неизменным золотым медальоном на груди. Папильоток у нее на голове, конечно, уже не было, волосы были тщательно уложены. – Какая бомбежка? Кто, по-вашему, может бомбить Берлин?
