стала дёргаться. Кирилл ласково повёл носом у неё за ухом, зарылся пальцами в волосы. Маринке это было приятно, но как-то поверхностно. Не обжигало почему-то, как раньше, до глубины души, не сбивалось дыхание, не замирало сердце. Даже наоборот – слегка раздражало. В последнее время вообще всё как-то раздражало.
– Я, кстати, с Данычем на счёт хаты договорился, – заговорщически шепнул Кирилл ей в висок. – У него однушка. Пошарпанная, но зато свободная. Это будет гораздо лучше, чем в машине.
Маринка вскочила.
– Ты с ума сошёл?! Ты, может, ещё и его позовёшь? Чисто, свечку подержать!
– Ну естественно он свалит на время! Что такого-то?
– Да ничего!
– Вот именно!
– Ой, всё!
Схватила со скамейки сумочку и ринулась в сторону дома.
– Марин! Мари-и-ин! – догнал Кир, – Ну чего ты опять начинаешь?! Я, между прочим, за нас обоих думаю. Ко мне ты стесняешься, в гостиницы, видите ли, только проституток водят. Машины у меня больше нет, уж извини! Что ты предлагаешь, в парке на скамеечке? Или к тебе пойдём? А Даныч, если что, сам предложил у него.
– Вообще зашибись!
Ярость ударила в голову. Ну конечно! От кого это ещё могло исходить, как не от этого, блин... Издевается. Мстит. Стало вдруг обидно, аж до слёз. Закусила губу, сдерживаясь.
– Тогда знаешь что, вот и иди к своему Данычу, раз у вас с ним такая идиллия!..
На следующий день, конечно, помирились, но всё равно всё было как-то не так. Маринка даже не могла бы сказать почему.
Хотелось спрятаться ото всех, и чтобы никто не трогал.
Нервозность изводила болью в висках, проступала зудом на коже и горечью на языке. Горечь эта почему-то напоминала рыбью желчь, становилось тошно, вспоминался тот дурацкий сон, в котором они с Данилой в туалете... И от этого становилось ещё тошнотнее.
Может, совесть, может страх. С каждым днём всё больше нависало ощущение невозврата, как будто возможность всё исправить была теперь безнадёжно упущена. И речь уже шла даже не о том, что надо ждать новых месячных и снова проворачивать этот дебильный план с первым разом – об этом теперь даже думать не хотелось, потому что идиотизм затеи бесил. Нет, дело было скорее в том, что просто перехотелось этого в принципе. И это пугало.
Смотрела на Кира и чувствовала тоску по прежнему теплу к нему... А самого тепла уже не чувствовала. Замыкалась в себе, избегала встреч. Но без него было плохо, а с ним – ещё хуже. Между ними словно кошка пробежала, и это выматывало их обоих.
Причину этому Маринка, пожалуй, знала – Данила. Он, хотя и практически исчез из их с Киром жизни, но всё равно чувствовался где-то поблизости: в задумчивости Кирилла, в каких-то мелочах, вроде случайных встреч или даже запаха, по которому Маринка сразу определяла, что Кирилл общался с братаном.
С запахами вообще была беда – на фоне повышенной нервозности они все стали резкими и навязчивыми, а уж этот резиново-железно-бензиновый и вовсе – бился в виски и вставал комом в горле. От него накатывала непонятная тоска и ощущение безнадёги. Хотелось плакать и жалеть себя. И чтобы Кир обнял. Но когда он обнимал – это было не то, больше раздражало.
Плакать вообще хотелось по любому поводу. Плакать, спать и есть. Если, конечно, не тошнило.
В последних числах августа, на примерке нового костюма к предстоящему отчётнику, костюмерша недовольно качнула головой:
– Не, Марин, завязывай, давай, с капустой. Ну куда это? – резко соединила края лифа на спине, и Маринка чуть не зашипела от резкой боли в груди. – Прошлый раз я тебе уже расставила на три сантиметра, и что, опять? – взяла сантиметровую ленту, померила. Полезла в тетрадку с записями. – Вот, сама смотри: в середине июля грудь девяносто шесть, в середине августа уже девяносто девять, а сейчас? Сто один, Марин! Беременная что ли?
– Ну вы скажете, тоже! – вспыхнула Маринка. – Нет, конечно! Просто лифчик пушап и месячные скоро.
Сидела потом в раздевалке и изо всех сил пыталась не расплакаться.
– А ты чего тут, там же Петровна китайскую группу собирает, – мимоходом заглянула Катька.
– Отмажь меня, ладно? – пряча лицо, бесцельно завозилась в сумочке Маринка. – Скажи, что отец срочно заехал, и мне пришлось свалить. Ну что-нибудь в этом роде.
– Да причём тут я? Пусть, вон, Кир с ней объясняется.
– И ему тоже скажи.
– Опа. А что случилось-то, Иванова?
– Ничего, просто реально папа сейчас к Торгушке подъедет, просил помочь выбрать Оксанке подарок на свадьбу.
На самом деле не было, конечно, никакого папы. Стояла перед аптечной витриной и смотрела на тесты. Самый первый, три дня назад, брала вот этот, розовый – он был отрицательный. Потом вот этот голубой – он оказался каким-то странным: вторая полоска появилась, но еле-еле и не целиком, а махоньким штришком, но при этом и первая полоска была какая-то нечёткая и рваная. Хреновый, короче, тест. Левый какой-то. А может, сделала неправильно. Взять, что ли, теперь и такой и такой и сравнить?
Купила оба, решила сделать с интервалом в сутки. Но не пришлось.
Первый же показал две уверенные полоски.
Сидела на бортике ванны и грызла губу. Всё, конец. И ей, и Оксанке. Теперь папа точно убьёт их обеих! Свадьба? Ха! Можно забыть.
Всю следующую неделю проходила в коматозе. В голове билась одна единственная мысль: «Что делать?»
Всё летело к чёрту. Всё! Окончательно.
Взвешивала за и против, но что тут особо взвешивать? На одной чаше – ребёнок, случайно заделанный по пьяни от парня, который упорно считает тебя шалавой и сто процентов ещё и поржёт, обвинив в том, что нагуляла с очередным не понятно кем, а на второй – покой в семье: папино с Оксанкой счастье и Тёмушкино спокойствие и безопасность. Не говоря уже об отношениях с Киром и возможности уехать отсюда подальше, на другой конец света! Вывод, казалось бы, прост: «Нет тела – нет дела»...
Но не тут-то было! Сомнения изводили. Странные, непонятные сомнения, при полной очевидности верного решения.
Сходила в женскую консультацию, сдала анализы, прошла УЗИ.
– Ну, что решила-то? Аборт? – повторила роковой вопрос врач-гинеколог, когда Маринка снова пришла на приём через пять дней.
– Я не знаю, – едва не плача, опустила Маринка голову.
– А кто знает? Время-то идёт!
