В спокойной обстановке проходит около получаса, после тамада решает, что гостей пора расшевелить. Дед, встав из-за стола, приглашает даму сердца на танец, несколько гостей следуют его примеру. Островский старший вместе с Беловым выходят покурить, за нашим столом остаемся мы с Ксюшей, мои родители и Алька с матерью.
— Так вот, а что вы преподаете?
— Аль, может ты поешь? — предостерегаю старю подругу.
— Русскую и зарубежную литературу, — на удивление спокойно, я бы даже сказал твердо, отвечает Ксюша.
— В университете? — теперь присоединяется маман, и я уже собираюсь прекратить все это, но в этот момент Ксюша сжимает мою ладонь.
— Да, — кивает, глядя на маман.
— Простите, Ксения, а сколько вам лет? — сдержанно интересуется мать.
— Двадцать три.
Алина в этот момент наигранно давился содержимым своего рта.
Отец с шумом откладывает в сторону приборы, мать меняется в лице.
Ну бля, дед, прости.
— А вам не кажется, что вы староваты для нашего Егора? — встревает Алька. Я к ней хорошо отношусь, но сейчас…
— Рот закрой, тебя не учили, что с набитым ртом говорить неприлично? — я не пытаюсь сдерживаться в выражениях.
— Алина, и правда, некрасиво задавать подобные вопросы, — снисходительно произносит старшая Островская, при этом явно не чувствуя вины за поведение дочери.
— Егор, остынь, — вмешивается маман, — Ксюша, правильно ли я понимаю, что преподаете вы в том же университете, где учится Егор.
— Мама, — цежу предупреждающе.
— Алина права, — до сих пор молчавшего отца, видимо, прорывает, — вы достаточно взрослая, у вас есть дочь и…
— Дочь? — удивленно произносит мать и в этот момент Ксюша сама наклоняется к моему уху.
— Не надо, — шепчет тихо, — успокойся.
— Да, мама, дочь.
— Но как же… Егор, но… а сколько лет вашей дочери лет? — мать обращается к Ксюше.
— Ей четыре года.
— Допрос окончен? — я наконец не выдерживаю, отбрасываю в сторону вилку. — Или что-то еще интересно? Так вот, да Ксюше двадцать три, она мой преподаватель, у нее есть дочь, и я охренеть, как их обеих люблю. А теперь, прошу нас простить, но здесь становится нечем дышать, — я поднимаюсь резко, подхватываю обескураженную Александровну под локоть, вынуждая встать.
— Егор, немедленно сядь на место!
— Женя!
— Мы уходим, с дедом попрощаюсь, всем спасибо за вечер.
Подталкиваю ошарашенную Ксюшу вперед, она и не сопротивляется.
— Егор, Ксюша, да погодите вы, ну как же так, — мать встает из-за стола, идет вслед за нами. — Егор.
— Мам, я не настроен сейчас на конструктивный диалог.
— Егор, ну я же ничего не имела в виду, просто это все так неожиданно, — мама останавливается, смотрит на нас растерянно.
Я вздыхаю, подхожу ближе, обнимаю мать. Знаю, что она не со зла, кто угодно, но не она.
— Я знаю, мам, но мы лучше поедем.
— Хорошо, — кивает, — ну может вы хоть в гости приедете, познакомимся, а то, как же, как-то не по-людски выходит.
Ксюша молчит, смотрит только неуверенно.
— Может потом, мам, заедем.
Я прощаюсь с матерью, Ксюша выдает тихое «до свидания», по пути идем к танцполу, перекидываемся парой слов с дедом и Ариной Викторовной и, извинившись, покидаем ресторан.
Молча садимся в машину.
Завожу двигатель, выезжаю с парковки в полной тишине.
Едем некоторое время молча.
Первой невыдерживает Ксюша.
— Прости, я не хотела портить вечер, я же говорила, что мне не стоило идти, — она говорит так тихо, что я едва ее слышу. Бросаю на нее взгляд, и душа на части рвется, потому что по щекам Александровны катятся слезы.
И я ни о чем больше не думаю, съезжаю с дороги, сворачиваю в какой-то переулок и, остановив машину, глушу двигатель.
— Ксюша, малышка, посмотри на меня, — беру ее за подбородок, поворачиваю голову к себе, смотрю в блестящие от слез глаза. Она мне душу рвет. Я дурак, тщетно надеялся, что все пройдет, если не гладко, то сдержано. Ведь очевидно же, если я привел женщину на подобное мероприятие, то у нас все серьезно и к ней должно быть проявлено уважение, или хотя бы не выказано неуважение.
— Прости, твои родители…
— Мои родители переживут, — обхватываю ее лицо ладонями, и начинаю покрывать его поцелуями, собирая губами соленные дорожки слез.
— Они не поймут, — она всхлипывает, — я не хочу, чтобы ты ссорился из-за меня с родными людьми, они твои родители, а я…
— А ты моя любимая женщина, — перебиваю ее, не желая выслушивать весь этот бред.
— Но…
— Они обязаны будут смириться и принять мой выбор.
— А если нет? — она поднимает на меня глаза, смотрит с какой-то щемящей душу надеждой. Моя ж ты маленькая.
— А если нет, то это их проблемы, — улыбаюсь, глядя на свою малышку, впиваюсь в ее губы.
Она еще такая девочка, невероятно красивая, наивная девочка. Неужели думает, что я могу ее бросить по одному лишь велению предков. Да срал я на их мнение. Пусть принимаю мой выбор, ну или не принимают, мне, в общем-то, одинаково похер. Я для себя все решил в тот день, когда Александровну в аудитории увидел. Я же дышать без этой заразы правильной не могу. И понимаю, что, блядь, нихрена не время и не место, но я хочу ее, так сильно хочу, что член в штанах дымится.
Отрываюсь от любимых губ, четко осознавая, что до дома просто не доеду.
— Выходи, — командую.
— Что?
— Выходи говорю, — рявкаю, сам дергаю ручку и практически вываливаюсь из машины.
Ксюша выходит следом, все еще не понимая, что происходит.
Увлекаю потерянную малышку на заднее сидение.
— Егор, ты… ты чего удумал, — она даже плакать перестает.
Сажаю свою девочку на себя, целую, задираю платье, четко слыша, как трескается ткань.
Похер.
— Егор, Егор, подожди, ну нельзя же так, — шепчет сбивчиво, но не сопротивляется, позволяет мне делать все, что вздумается. И я делаю, целую ее, мну, глажу, тискаю. Хочу ее до белых пятен перед глазами. Хочу в нее.
— Егор…
— Мне очень надо, Ксюш, очень, малыш.
— Но…
— Просто дай мне…
— Ег…ах
— Дааааа, охрененно, — рычу практически, оказавшись в ней.
Горячая, влажная, моя! Хочет меня, также как и я ее — всегда и везде, несмотря ни на что. И это заводит дико, пробуждает самые низменные инстинкты. — Да, малышка, хорошо же, да? Вот так, малыш, вот так, — приподнимаю ее и резко насаживаю на себя. Не жалею ее, фиксирую, ладонями сжимаю ягодицы и начинаю вколачиваться в нее до упора. И каждый раз, как маленькая смерть. Я просто беру, а Ксюша отдается, всегда, не сопротивляясь, полностью подчиняясь моей воле. И от этого крышу рвет, от нее такой, от моей Александровны. Она нереальная, просто, горячая, страстная, желанная.
Кайф.
— Потрогай себя, покажи мне грудь, малыш.
Она смотрит на меня, взгляд затуманенный, пальчиками цепляет вырез платья вместе с чашечками лифа, оголяя охрененную, самую шикарную на свете грудь. Ну как тут сдержаться?
Наклоняюсь, обхватываю губами манящую вершинку, покусываю, играя языком и дурею, понимая, что долго не продержусь.
Ксюша больше не сдерживается, сама начинает двигаться. Стонет, откинув голову, ладонями сжимает грудь, и кончает, так крышесносно кончает, что я нихрена не сумев остановиться, изливаюсь в нее, догоняя в удовольствии.
— Да, девочка, вот так, малыш, вот так…
Дышу часто, стараясь выровнять дыхание, прижимаю Ксюшу к себе, носом утыкаюсь в ее шею. Чувствую, как в унисон колотятся наши сердца. Мне нравится, вот так просто сидеть в обнимку, после хорошего секса, кайфовать лишь от того, что Ксюша моя, и что она от меня дуреет не меньше, чем я от нее. Я готов так вечность сидеть, не шевелясь, боясь спугнуть гребанное, привалившее счастье.
Однако идиллию нашу первой рушит Ксюша, опомнившись, дергается, глазки свои красивые на меня таращит. Поздно уже дергаться, малыш, все уже случилось.
— Е….еегор, — голос подводит, губы дрожат. — Ты…ты что, ты…
