— Да, малыш, прости, не сдержался.
— Черт.
Видимо, осознав до конца весь пиздец, случившийся за последние несколько минут, Ксюша начинает вырываться, слезает с меня, нервно дергая подол платья.
— Ксюш, — обращаюсь к ней, и одновременно себя в порядок привожу, проще говоря, убираю член в штаны. — Малышка, ну чего ты…
— Чего? Ты еще спрашиваешь? Ты кончил в меня, Волков, — сокрушается моя девочка, а я улыбаюсь, как кретин конченный, на нее глядя, не в силах оторвать глаз. После секса Александровна особенно хороша.
— Господи, какая я дура, ну чем я думала.
— Александровна, прекрати паниковать, — произношу спокойно, сам выхожу из машины, открываю переднюю дверь, из бардачка достаю салфетки. Возвращаюсь к Александровне, протягиваю ей упаковку.
— Ксюш.
Она меня не слушает, молча берет их моих рук салфетки и начинает приводить себя в порядок. Движения ее резкие, отрывистые. Она явно нервничает, переживает, себя съедает, накручивает, и я ее понимаю, в общем-то.
Накосячил, да, каюсь. Не смог, просто не в состоянии был остановиться. С ней я вообще очень плохо себя контролирую, как-то не выходит у меня держать себя в руках. Потому что она, блядь, такая сладкая, манящая, так и тянет схватить и разложить на ближайшей горизонтальной поверхности, в общем-то, именно это я и делаю обычно.
— Ксюш, послушай.
— Нам надо в аптеку, — она словно меня не слышит.
— Зачем? — я смотрю на нее, не понимая, что творится в ее голове.
— За экстренной контрацепцией, — отвечает на меня не глядя, поправляет платье и лиф, и протягивает мне салфетки.
Я машинально тяну руку, пока еще не очень понимая, о чем идет речь. Зависаю на несколько секунд, обрабатывая полученную мозгом информацию и, обработав ее, понимаю, что нихрена она мне не нравится.
Какая нахер аптека?
Какая нахуй экстренная контрацепция?
— Егор, ты меня слышишь?
— Нет, — отрезаю жестко.
— Что нет? — уточняет непонимающе.
— Ты не будешь принимать эту дрянь.
Мне еще не хватало, чтобы она себя травила гадостью всякой. Я, конечно, понимаю, что это мой косяк, огромный такой, блядь, проеб, но так уж вышло. В конце концов паниковать рано, гарантий никаких, только преждевременная паника Александровны, совершенно беспочвенная паника.
— Ты в своем уме, Волков? Мне нужно в аптеку, это не шутки, — она практически срывается на крик.
А я начинаю закипать, потому что вся эта хрень мне ни хрена не нравится. Я считаю до пяти, чтобы успокоиться, лишнего не наговорить, и забираюсь на заднее сидение, захлопнув дверь.
— Слушай сюда, малыш, во-первых, на повышенных тонах мы говорим в первый и последний раз, во-вторых, ни в какую аптеку мы не поедем, слушай и запоминай, ты не будешь себя травить. Я об этой дряни наслышан, знаю о возможных последствиях. Необходимости ее принимать у тебя нет, и хватит об этом.
— Это мое тело, Егор, и мой выбор, — она говорит вполне уверенно, а я злюсь, серьезно, блядь, так злюсь.
Какой, нахер, выбор? Какой ее?
— Запоминай, Александровна, есть «мы», и мы вместе, значит и решать будем вместе.
— Ты пытаешься решить за меня, — замечает справедливо.
— Согласен, — киваю, — хорошо, чего ты так испугалась? Так не хочешь ребенка, или перспектива забеременеть конкретно от меня не устраивает? — понимаю, что меня несет, но у меня оправдание есть, веское — я зол.
— Я… Господи, Волков, да очнись же ты, какие дети, какой ребенок, это же все серьезно.
— А я здесь, по-твоему, в куклы, бля, играю?
— Егор.
— Скажи мне, что я, блядь, еще должен сделать, чтобы ты наконец начала мне доверять. Да я облажался, Ксюша, мой прокол, но разве я хоть раз тебя подвел? Я хоть раз дал тебе повод в себе сомневаться? Я дал тебе хоть одно слово, которое бы не сдержал в итоге?
— Е…
Я не дослушиваю, выхожу из машины и шарахаю дверью так, что звук на всю округу разлетается. Похер.
Меня бесит, до гребанного посинения просто раздражает ее недоверие. Ее сомнения постоянные. Решили же, бля, все. Я по полочкам все разложил, объяснил ясно и доступно, а она опять, опять, блядь, мне не доверяет.
Экстренная, мать вашу, контрацепция.
Нахрена, спрашивается?
Я что, блядь, не знаю, что дети от секса бывают, даже если предохраняться? Или повод дал о себе думать также, как о бывшем ее — кретине тупорылом? И ведь наверняка нас снова сравнивает, меня с ним в один ряд ставит. Да где я так накосячить успел, что доверие полное и безоговорочное никак не заслужу?
Что мне сделать, чтобы она наконец поняла, что это не блажь, не минутная слабость. Это одержимость, блядь, потребность в ней, в ее улыбке, в ее тепле. Я без нее дышать не смогу просто, вообще ничего не смогу. Меня же кроет люто с первого долбанного дня, и, если бы она херню не творила, мы бы год этот не просрали так бездарно.
Стою, на улице дубарь, а мне похер абсолютно, в одной рубашке и даже не чувствуется.
За спиной раздается щелчок и звук приближающихся шагов.
— Егор, — маленькие ладошки ложатся на мои плечи, — прости меня, пожалуйста, я испугалась, просто, испугалась.
Я оборачиваюсь резко, перехватываю ее руки, осматриваю свою малышку. Ну хоть пальто додумалась набросить на плечи.
— Замерзнешь, пойдем.
— Нет, подожди.
Вырывает руки из моих, прижимается ко мне и касается губ, осторожно, словно спрашивая разрешения. И я, блядь, как самый настоящий каблук обыкновенный, забываю обо всем на свете. Целую ее и понимаю, что это у нас не просто надолго, это навсегда.
— Пойдем, замерзнешь, — беру ее за руку, подвожу к дверце, помогаю забраться в салон, сам обхожу машину и забираюсь на водительское сидение. — Ксюш, на меня посмотри.
Она выполняет мою просьбу не задумываясь.
Некоторое время мы смотрим друг другу в глаза.
— Чтобы больше я ничего подобного не слышал, проблемы будем решать по мере их поступления, вместе решать, а не рубить с плеча. Это ясно?
— Ясно, — бурчит, словно ребенок нашкодивший. Ребенок, блин, и есть.
— Ну и отлично, тогда поехали за малявкой и домой, я с тобой еще не закончил, наказывать буду.
Важность доверия...
Егор
— Егор.
— Да, принцесса? — смотрю на малявку, и улыбаться тянет.
Она замолкает, внимательно на меня глядит, словно взвешивая, стоит ли продолжать, а я жду, не тороплю ребенка, не подталкиваю.
— А ты маму сильно любишь? — спрашивает с присущей ей, детской непосредственностью. И как тут не улыбнуться?
Смешная она, малявка, вопросы серьезные такие задает, правильные.
— Сильно, малех, — отвечаю, даже не задумываясь.
А чего тут думать?
— А можно… — замолкает, словно боясь продолжить, смотрит на меня нерешительно, хмурится, бровки маленькие к переносице сводит.
— Что можно?
— А можно ты будешь моим папой? — выдает на одном дыхании.
Не сказать, что вопрос ее для меня становится неожиданностью. Нет, подобное развитие событий вполне логично. Малявка меня еще в день нашего знакомства приняла, смущалась, конечно, но в маленькой своей головке наверняка галочку поставила.
— А ты пообещаешь мне, что сейчас залезешь под одеяло, повернешься на бочок, и постараешься заснуть?
Она кивает молча, но с энтузиазмом. и смотрит на меня с таким неописуемым, невыразимым просто восторгом, что у меня ком поперек горла встает.
— Тогда можно, — подмигиваю малявке, а сам думаю о том, что конкретно я так попал.
Кому расскажешь — засмеют и пальцем у виска покрутят. Мол, куда в восемнадцать лет брать ответственность за чужого ребенка. Даже Белый на меня, как на дебила конченного смотрел. И я, конечно, понимаю, как все это со стороны выглядит, но как-то пофиг совершенно.
Мне хорошо, я реально кайфую от одной лишь мысли о своих девчонках. Да, моих, а как иначе? И я счастлив вполне, даже более чем счастлив.
И, наверное, я слишком долго думаю о своем, потому что не успеваю среагировать, когда малявка, резво подскочив, бросается ко мне на шею, вынуждая завалиться на кровать. Приехали, меня — лба двухметрового — уложил на лопатки четырехлетний ребенок. Это вообще как?
