сколько могла. А ты, падла, содержал всех, кого не лень, ёбаного губернатора, безголосую певичку, но в упор не видел, как жила дочь друга, которому ты обязан всем этим. Да, нет мне прощения, я хотела использовать её как суррогатную мать. Но ты, мудак, изнасиловал её и чуть не обрюхатил.
– Я женился на ней.
– Да ладно, – фыркнула она. – Так боялся потерять свои бабки?
– Тань!
– Залепись, а? – подошла она вплотную.
– Да с радостью. Мне до чёртиков надоело это одно по одному. Просто отзови этот иск. Как бы оно ни выглядело. Что бы тебе ни казалось. Ты и сотой доли того, что происходит, не знаешь и не понимаешь. Какое бы говно не толкал тебе в уши губернатор. Какой бы жидкой мочой тебе не промывал мозги старый князь, просто уясни: наследство отца Янке всё равно не достанется. А вот я все свои деньги оставил жене. Повторю: жене. Если не хочешь, чтобы всё это пошло прахом, отзови иск. Если ты действительно умная женщина, если тебе действительно важно, что дальше будет с Янкой, сделай так, как я говорю. Хоть раз.
Блякнул какой-то колокольчик, видимо, подающий одной ей известный сигнал.
И я и глазом не успел моргнуть и сообразить, что происходит, когда она вынула заколку. Тряхнула волосами. Потом достала из юбки блузку.
И ровно в тот момент, когда открылась дверь, рванула пуговицы и прижалась ко мне.
– Отпусти, Арман! – крикнула она. И исказившееся ужасом лицо Янки стало последним, что я увидел.
– Яна! – опрокидывая стулья, рванулся я к двери. Но где там! Она выскочила и заперла её изнутри. – Яна! – в отчаянии сотрясал я кулаками деревянное полотно. И был уверен, что она стоит там, за дверью, а потому жалко, но многословно оправдывался. – Это совсем не то, что ты видела. Я бы не прикоснулся к ней. У меня и в мыслях не было. Она сама.
Острые ноготки постучали меня по плечу.
– Не трать зря слова. Она видела больше, чем сможет услышать.
– Зачем? – резко развернулся я. – За что? Плевать на меня. С ней ты так за что? – тяжело дышал я, опираясь на спинку стула.
Только кто бы сомневался, что забота о дочери – последнее, что её интересует.
– Дай-ка подумать, – застёгивала Татьяна Владимировна кофточку. – Может потому, что люблю её? А с тобой она так же, как и со своим отцом, обречена?
Я опустил голову и выдохнул. У нас явно разное понятие о заботе.
– Не пудри девчонке мозги, Арман, – продолжала она, пока я крошил зубы, стиснув их так, что свело челюсть. – Ты не хуже меня знаешь, чем это закончится. Тебя предали все. Твой бестолковый безопасник, что вечно узнаёт всё позднее всех. А знаешь, почему? Потому что давно работает не на тебя. Твой любвеобильный губернатор, который столько лет пользовался твоими деньгами и водил тебя за нос. А теперь ещё и трахает твою певичку. Поди скучаешь по ней, да? А уж про твоего друга Андрея, ныне почившего, я и вообще молчу. До сих пор подтираешь за ним дерьмо и его дерьмом утираешься.
Я засунул руки в карманы и глянул на неё исподлобья.
– А ты-то откуда так осведомлена? – усмехнулся я. – Хотя нет, я же знаю, у тебя же есть один знакомый следователь.
– Вообще-то я одно время была за ним замужем.
– Да, да, тот самый Иванов, – кивнул я. – У тебя всё?
– Нет, – усмехнулась она. – Я же самого главного не сказала. Твоя драгоценная жена тоже тебя предала. Она встречается с Теодором Бломбергом. И не удивлюсь, если уже переспала.
– Они друзья, – дёрнулся я. Такое желание было её ударить.
– Да, ладно, – как фокусник достала она из папочки на столе лист и припечатала к столу.
И я чуть не задохнулся от боли. На карандашном рисунке такими знакомыми точными штрихами и мягкими тенями, растушёванными мизинцем, был изображён Тео с обнажёнными плечами в таком же ракурсе, как на рисунке со мной, когда я подмял её под себя. И лицо его искажала гримаса тоже та самая «за миг до неминуемой разрядки».
– Тихо, тихо! – упёрлась Воскресенская ладонью мне в грудь, когда я отбросил лист, и легонько похлопала. – Дыши, дыши. А ты, наивный, думал, она и правда ушла подумать и разобраться в себе? – сделала она «глазки» и жалостливо ими похлопала. – Бедняжка. Нет, милый, она ушла, потому что нашла кого помоложе и поинтересней. Да, да.
Я снял с груди её руку и сжал до хруста. Нет, это просто рисунок. Просто воображение художника. Просто… но я не находил слов.
– Я боли не боюсь, Арман. Мы с ней, считай, подружки, – даже не попыталась освободить Воскресенская кисть, но я отпустил сам. И она подняла лист с рисунком, аккуратно свернула его и вложила мне в карман брюк, снова легонько похлопав для надёжности. – Но не вздумай моей девочке мешать. Если уж ты действительно ей дорожишь, и она для тебя что-то значит, не лезь к ней. У неё как никогда сейчас всё хорошо. Она не ходит – летает. Учится рисовать. Работает. И работа ей нравится. Созванивается с этим парнем по десять раз на дню. Улыбается. Она даже в детстве не улыбалась, а теперь – да. Если ты всё это испортишь, я сама, вот этими руками, – поддёрнула она рукава, – тебя придушу.
– Думаю, тебе и не придётся, – посмотрел я в оживший телефон.
Сука! Ну вот почему всё так невовремя? Почему именно сейчас? Сейчас, когда я как никогда не готов к этому звонку.
– Честь имею, Татьяна Владимировна, – приложил я руку по-гусарски к виску. – Если что, не поминайте лихом. Надеюсь, лично у вас всё сложится благополучно. А Янка… Янку я больше жизни люблю.
И хоть ноги не шли, я как-то вышел из офиса, как-то приложил телефон к уху.
– Сегодня?! Нет, нет, конечно, я не забыл про твою недостроенную парковку, – выдохнул я обречённо. А ведь уговор был, как минимум, на следующую неделю. Ну почему именно сегодня-то, а? Но ответил бодро. – Уже готов подписать? Быстро ты. Нет, я как тот пионер, к хорошей сделке готов всегда. Не сомневайся. Еду.
