Вещи Эмиля. Я вытряхнула обручальное кольцо, телефон. Еще недавно он их касался, их хотелось гладить, словно прикосновения соединяли нас сквозь время. В свидетельстве о смерти я неожиданно увидела дату рождения. Ему был сорок один год. Его день рождения – в ноябре – я пропустила. Я даже не знала об этом.
Сорок один… Я провела пальцами по графе с его именем. Эмиль Кац… Этих слов было приятно касаться. Как скоротечна жизнь. Как хрупка. Как бабочка – прекрасная, яркая и короткая. Прочерк в темноте. Он был со мной всего год, а хватит на несколько жизней.
Мозг еще был заторможенным, но я могла думать. Если как следует забить голову, о самом страшном меньше помнишь, и так легче.
Я понимаю, что произошло в «Фантоме».
Только сейчас, спустя столько времени, сумела сложить общую картину.
Думаю, у Эмиля правда был план – и они реализовали его с Антоном. Не зря он говорил: помни, что сделали с твоей девчонкой. Они шли на ту встречу убивать. От нас бы не отстали. Меня похищали беременной, мы едва не потеряли ребенка. Эмиль сожалел, что влез в торговлю оружием и хотел покончить с этим.
Эмиль знал, что я могу уйти с Андреем – поэтому просил дождаться. Понимал, что дело рискованное, поэтому так прощался. Он знал, что может не вернуться.
Но не предусмотрел, что Иван мог знать Бестужевых. Думаю, Иван сообщил о том, что замышляет мой муж – и их с Антоном встретили огнем. Может быть, Эмиль получил пулю сразу, как вошел.
Мой любимый Эмиль…
Автоматически я включила телефон, проверяя содержимое. В видеозаписях одна была сделана перед тем, как он пошел в клуб. Палец завис над экраном. Я привела в порядок дыхание и включила.
– Маленькая.
От родного голоса сдавило грудь. Сквозь слезы я смотрела в уставшее лицо. Он в машине, вокруг ночь и огни «Фантома». Эмиль торопился и говорил быстро.
– Ты была права, а я нет. Не нужно было в это лезть.
Тяжелый вздох.
– Попробуй меня понять, Дина, у меня была трудная жизнь. Я не хочу, чтобы мой сын получил в наследство мою судьбу. Я не идеал и никогда им не был, но я никого не любил так, как тебя.
Я провела по глазам ладонями, убирая слезы.
– Все, что я делаю, я делаю для вас, – Эмиль вздохнул и замолчал на секунду, светлый взгляд стал пронзительным. – Наш сын не заплатит за мои ошибки. Я об этом позабочусь.
– Дурак, – прошептала я.
– Сейчас я пойду туда. Если меня убьют... Не плачь обо мне. Вы должны жить, маленькая, а отсюда не уходят иначе. Никому не верь. Никому, ты слышишь? Спасибо, что была в моей жизни, спасибо за сына, спасибо за все. Я о вас позаботился, ты получишь хорошее наследство. Уезжай к родителям, за границу, куда угодно. Только обещай: ты не будешь по мне убиваться. Не будешь мстить. Если я погибну, распусти группировку и живи ради нашего Эмиля.
Пауза. Долгий взгляд в глаза.
– Люблю тебя, маленькая.
Экран погас, но я продолжала видеть мужа, ощущая в груди живое сердце. Этого мне не хватало, чтобы принять реальность. Его последних наставлений. Последних слов любви.
Глава 55
Я плакала, но больше не убивалась. Вспоминала лицо мужа на экране и обуздывала чувства. Нет простого способа пережить смерть любимого, но Эмиль подсказал, что делать дальше.
Следующим утром, после бессонной утомительной ночи в раздумьях, я вызвала в кабинет охранника.
– Эмиль велел распустить группировку, – я отвернулась к окну. – Я отдала распоряжение закрыть охранное агентство и уволить сотрудников. Со мной останутся несколько телохранителей. Сообщите своим людям, чтобы искали новую работу.
Я не испытывала сожалений, уничтожая остатки империи мужа. Эмиль был прав – это наследство не для нашего сына. Наша огромная квартира пустела, а где-то шла война за освободившиеся территории. Больше я не имею к ней отношения.
Вчера звонил юрист, мы запланировали встречу на вторую половину дня. Я привела себя в порядок: помыла голову, вычистила из-под ногтей черную кайму. Без желания, нужно было произвести нормальное впечатление, чтобы меня не отправили лечиться в клинику неврозов.
Алексей Юрьевич с профессионально-угрюмым выражением лица разложил бумаги. Наверное, юристы представляют так скорбь: хмурые брови, туман в глазах.
– Большую часть дохода и недвижимости господин Кац завещал сыну, – деликатно начал тот, речь шла о легальном бизнесе Эмиля. – Вы получаете квартиру, сеть магазинов, заправок, коммерческую недвижимость, а также средства с нескольких счетов…
Я слушала без интереса. Смотрела в холеное лицо Алексея Юрьевича, оценила строгий костюм за несколько тысяч долларов, и думала об Эмиле. Пыталась представить его мальчишкой, который жил, как умел, сбегал из дома и выгрызал себе благополучную жизнь. Все сделал, чтобы его сын не мыкался, как он.
Он говорил, что неидеален – Эмиль сложный человек. Думаю, в этом виноват не только характер, но и детство. Если там не было ничего хорошего, откуда ему взяться, когда человек вырастает? У моего Эмиля не было семьи. Не было ничего. Он однажды сказал мне: все, чего он добился, он добился сам. И ушел, оставив нас с хорошим наследством.
Я подписала документы.
Эмиль Кац передал почти все, что имел своему сыну – Эмилю Кацу. Такому же светловолосому и сероглазому. С таким же упрямым характером, как у отца.
Я поняла, почему Эмиль заклинал меня уезжать. Забыть про месть, отказаться от риска. Он не хотел, чтобы его сын, потеряв отца, потерял и мать. Пусть у сына жизнь будет счастливей, раз у него не сложилось.
Когда юрист ушел, я подошла к окну. В вечерней дымке таял чужой город, в который я приехала по ошибке. Я думала, меня убьет смерть Эмиля, но она меня освободила. Разорвала мне сердце, душу, и… вернула мне себя. С этим городом меня связал Эмиль, но больше ничего не держало.
На следующий день я начала собираться. Позвонила маме, предупредила, что приеду с внуком. Она отнеслась настороженно, но приветливо. Отпустила няню. Собрала вещи. Дом выглядел пустым и покинутым, от каждого шага звучало эхо.
Мне не было грустно уезжать. Наоборот, появилась надежда на лучшее, когда я вспомнила, что за пределами этого круга была другая жизнь.
Перед отъездом я заглянула в кабинет Эмиля и выдвинула верхний ящик стола. Там лежал мой ежедневник. Первые страницы стали волнистыми от слез, чернила расплылись. Я пролистала, но читать не решилась, взглянув, каким нервным и эмоциональным был мой почерк. Здесь все мои чувства. Вся моя жизнь, полная любви, ада и безмолвного крика. Спасибо тебе, Эмиль… За то, что дал это почувствовать.
Книжица лежала здесь с сентября, когда мужа выпустили из тюрьмы. Не знаю, успел ли Эмиль прочесть.
Я листала страницы. «Эмиль, я люблю тебя… Я за тобой в ад». Случайно замеченные слова хлестнули плетью.
Все, что я писала – только не слова, а эмоции, обрушились на меня, обретая прежнюю силу. Такие страшные в своем откровении слова… Открытые, голые, как нерв… Каждое слово – моя слеза. В каждом слове – страшная боль. Но я перелистывала страницы, читая абзац за абзацем. Когда-то я их писала, чтобы избавиться от разрушительной боли по Эмилю – ради меня и нашего ребенка. Ежедневник больше не нужен, но рука не поднимется выбросить. Там не только моя боль – там моя любовь. Настоящие чувства.
Память о моем муже.
Подумав, я взяла ежедневник с собой, так и не решив, что с ним делать.
Мама встретила меня на вокзале. Расцеловалась со мной, старательно не обращая внимания на двух охранников, которые сопровождали меня в дороге.
Мы не виделись полтора года.
Она постарела, поменяла стрижку на каре и начала краситься в пшеничный цвет. В глазах мамы был бесконечный шок. Она улыбалась, щебетала, но в зрачках застыла беспомощная оторопь. Моя мама – учительница, она привыкла вести себя уверенно, даже авторитарно, но сейчас не знала, как быть. Дочь уехала сопливой девчонкой, а вернулась богатой молодой вдовой, да еще с сыном.
