шагнул навстречу.
И она хотела бы отшатнуться или выставить вперёд руку, но не успела, да, наверно, и не смогла бы. Прижалась к его знакомой груди. Вдохнула терпкий запах, что всегда вызывал теплоту, томление, чувство счастья и почувствовала… лишь жалкие отголоски былого.
Острее всего она почувствовала, что тоскует. Тоскует по другому человеку.
— Останешься? — робко спросил Романовский.
На ужин была утка. Нежнейшая. Искусно приготовленная. Божественная.
Горели свечи. В камине потрескивали дрова. Звучал Бетховен.
Аврора согласилась:
— Только…
— Нет, нет, конечно, — как обычно, словно читал её мысли Романовский. — Можешь занимать нашу спальню, я в неё не захожу с тех пор, как ты ушла, — он вздохнул, но тут же притворно бодро улыбнулся. — Или любую другую комнату. Я так рад, что ты вернулась.
— Я тоже, — она улыбнулась.
— Знаешь историю про Лунную сонату, — поднял палец Романовский прислушиваясь.
Весь вечер они говорили о чём угодно, только не о том, что их разлучило, стараясь сохранить мир. Пусть иллюзорный, невесомый, зыбкий, далёкий от того безмятежного, абсолютного, гармоничного единства, что Аврора когда-то чувствовала с мужем, но мир.
Не стали говорить и сейчас.
— Что за история? — заинтересованно отложила вилку Аврора.
— Бетховен, в тысяча восьмисотом году, если мне не изменяет память, — прищурил один глаз Романовский, — в ту пору тридцатилетний и уже известный композитор, встретил в Вене семнадцатилетнюю Джульетту, дочь графа Гвиччарди. Её очарование и жизнелюбие настолько покорили композитора, что он буквально воспламенился. Влюбился пылко и страстно и предложил ей…
— Руку и сердце? — с надеждой спросила Аврора.
Романовский довольно усмехнулся.
— Взять у него несколько бесплатных уроков игры на фортепиано.
— М-м-м… — засмеялась Аврора. — Тогда это так называлось? Надеюсь, она отказалась?
— Конечно, нет, — многозначительно качнул головой муж. — С радостью приняла предложение и даже взамен за столь щедрый подарок преподнесла учителю вышитые собственноручно рубашки. — Он откинулся к спинке стула. — К слову сказать, Бетховен был строгим учителем. Раздосадованный её игрой, он швырял ноты и отворачивался, а она молча собирала тетради с пола. А спустя шесть месяцев, на пике чувств…
— Он всё же сделал ей предложение?
Романовский засмеялся.
— Он приступил к созданию сонаты, которую позже назовут Лунной.
— Что же пошло не так? — развела руками Аврора.
— Всё. Бетховен был уверен, что Джульетта испытывает к нему те же чувства, что и он к ней. «Девушка, которая любит меня и любима мной», — делился он в письме. Но дописывал свой шедевр в гневе, ярости и сильнейшей обиде: ветреная кокетка завела роман с восемнадцатилетним графом фон Каким-то-там. Тот тоже увлекался музыкой и даже сочинял весьма посредственные опусы, но ей казался гениальным, о чём она тут же поделилась с учителем. Разгневанный Бетховен, оскорблённый в лучших чувствах, выставил её вон и попросил больше не приходить.
— А она?
— Она стала графиней Какой-то-там и уехала с мужем в Италию. Но соната с посвящением Джульетте в следующем году всё же увидела свет. И стала популярной ещё при жизни Бетховена, что его очень раздражало, он даже как-то заметил: «Конечно, я написал вещи и получше». «Лунная» её назвали уже после его смерти, когда один из критиков сравнил первую часть с лунным светом над знаменитым озером. С тех пор её и зовут «Лунная соната». [6] Неужели ты не знала? — склонил голову Романовский и смотрел на Аврору исподлобья.
— Нет. Честно, — она опустила глаза. Этот его завораживающий взгляд!
— Ну, теперь знаешь.
— Да, — Аврора задумчиво ковыряла вилкой скатерть.
Где-то в душе она понимала юную Джульетту, которой понравился юный граф, а не взрослый, старше её на целую жизнь, хоть и гениальный композитор.
— Я сегодня вспоминала Тора, — вздохнула Аврора. На самом деле имя пса было Аторус, но так его звали, только когда ругали.
— Я тоже часто о нём думаю, — вздохнул Романовский.
— Помнишь, как он нашёл на улице какую-то тухлятину и извалялся с ног до головы? — хмыкнула Аврора.
— Прибежал радостный, с высоко поднятой головой, — засмеялся Романовский, — И на диван.
— А мы сидим принюхиваемся, друг друга подозреваем, кто воздух испортил, — смеясь, прикрылась рукой Аврора.
— Столько лет прошло, — покачал головой Романовский, — а я всё ещё по нему скучаю.
— И я, — кивнул Аврора. — Ошеров, — вспомнила она. Лев Яковлевич, друг Романовского, уролог, онколог. — Он сказал: «Положим тебя к нам». Ты?.. — нахмурилась Аврора.
— Забудь, — отмахнулся Романовский. — Я справлюсь.
— Конечно, ты справишься, Валер. Но я здесь. — Язык не повернулся сказать «с тобой». — Я могу чем-нибудь помочь?
— Ты здесь, — потянувшись через стол, сжал её руку Романовский. — И это главное.
Его глаза блестели. На гладко выбритых скулах играли отблески огня. Морщинки у глаз дрогнули, когда он улыбнулся.
Аврора набрала воздуха в грудь. Задержала. Шумно выдохнула.
— Ты сказал… тогда, по телефону. Про ребёнка.
Он замер. Отпустил её руку.
— Я помню. Ты хочешь поговорить об этом сейчас?
— Ты передумал? — всматривалась в его напряжённое лицо Аврора: он играл желваками.
— Нет. Конечно, нет, — упрямо покачал головой. — Но давай пока отложим этот разговор. — Романовский встал, бросил на стол накрахмаленную салфетку с колен. — Прости, я очень устал.
Аврора проводила взглядом его прямую жёсткую спину.
«Неделя, — напомнила она себе. — У меня осталась всего неделя».
— Ты, знаешь, Аврор, — Наталья, её подруга, гинеколог, щёлкала резиновыми перчатками, снимая те с рук, пока Аврора за ширмой одевалась, — мы сейчас ещё сходим с тобой на УЗИ. И справку я тебе, конечно, выпишу, но, когда, говоришь, у тебя с Романовским был секс?
Скрипнул стул. Она села за рабочий стол.
Аврора вышла, на ходу поправляя на бёдрах юбку. Ткнула пальцем в календарь на стене:
— Вот в этот день.
— Это точно? — развернулась та.
— Точно, Наталья Борисовна, точно.
— То есть сразу после того, как я удалила твою спираль?
— Да.
— И это был последний секс?
— Да, товарищ следователь, — села на стул для посетителей Аврора. — Но был ещё предпоследний, и предпредпоследний. И предыдущая овуляция.
— Ну, если учесть, что спираль мы
