Она вымыла стены мастерской Фрэнка, перебрала и разложила все инструменты и даже выдраила цементный пол. Открыв для себя новое великолепное чистящее средство и испытав его в мастерской, она не удержалась и использовала остатки, чтобы до блеска оттереть крашеный пол в гараже. Сегодня ей предстояла работа во встроенных шкафах Дженны и Фрэнки. Нужно оттуда все вынести, перебрать одежду и обувь, затем отмыть стены и потолок, пропылесосить ковровое покрытие и оттереть грязь – у детей на полу всегда грязь – жидкостью для ковров.
Встроенный шкаф Фрэнки отнял немногим более часа. Еще один час прожит если и не в покое, то по крайней мере в согласии с самой собой, без мучительных мыслей о Брузмане, судебном процессе, школе-пансионе для Дженны, хорошего детского психолога для Фрэнки… Кроме всего прочего, Мишель обеспокоило, что они с Фрэнком не занимались любовью уже недели две, если не больше. Вчера ночью она вдруг открыла глаза – и утонула в глубоком карем взгляде мужа, который смотрел на нее, приподнявшись на локте. Мишель тут же придвинулась к нему, но Фрэнк молча отвернулся. Такой долгий перерыв в их супружестве случился лишь однажды, после рождения Фрэнки: роды были тяжелыми, и Мишель не скоро оправилась. Сейчас она не сказала бы наверняка, что тому виной – усталость ли, стресс или возникшее отчуждение, которого они не желают признавать…
Вздохнув, Мишель закашлялась от едких испарений и тут же до отказа раздвинула дверцы, чтобы проветрилось. Одежду Фрэнки сразу обратно не повесишь – пропахнет химикатами. Придется подождать. Она собрала выбившиеся пряди, поправила шпильку в пучке и, взглянув на часы (почти одиннадцать), окликнула Поуки:
– Пойдем, приятель, займемся другой детской.
Со шкафом дочери пришлось повозиться. Ее гардероб ломился от платьев, жакетов, юбок, туфель, сумок, поясков и прочей мелочовки, засунутых куда и как попало. Свалив все это добро на кровать, Мишель оглядела пустой шкаф. Откуда, спрашивается, на стенах столько жирных пятен? Не пропустить бы ни одного. Она вспомнила дом, где росла, и то, как мама любую неприятность – пятно ли, разбитую чашку или сломанный стул – «исправляла» выпивкой. Мишель давным-давно уже решила, что такого себе не позволит. Никогда!
Встроенный шкаф Дженны был не только гораздо больше, но и куда запущеннее шкафа Фрэнки, а в одном из дальних углов несущая балка образовала своеобразную узкую нишу. Фрэнк-старший, помнится, устроил взбучку рабочему, когда тот начал заделывать этот закоулок досками – ни к чему, мол, уничтожать лишнее пространство в доме. Фрэнк все делал на совесть. Как и сама Мишель.
Она приступила к самой грязной работе – чистке ниши и тогда обнаружила, что ковер в этом уголке отошел от пола и слегка загибается. «Господи, сколько же там, наверное, пыли накопилось!» – со вздохом подумала Мишель. Она отогнула ковер и с удивлением увидела, что квадрат досок под ним совершенно чист. Более того, несколько досок не набегали друг на друга, как на паркетном полу в гостиной, а просто соприкасались краями. Мишель машинально протянула руку в резиновой перчатке и с легкостью вынула одну из досок.
Все остальное происходило словно во сне. Под досками обнаружились четыре прямоугольные, завернутые в газету, пакета, туго притиснутые друг к другу. Один из них Мишель достала, осторожно отогнула уголок газеты – и увидела пачки стодолларовых купюр в банковской упаковке.
Сама не своя от шока, Мишель поднялась, прошла в комнату и рухнула на кровать лицом вниз. Еще совсем недавно она была банковским работником, и ей не составляло труда прикинуть сумму, спрятанную в платяном шкафу ее одиннадцатилетней дочери. Полмиллиона! Почти полмиллиона долларов хранятся под стоптанными кроссовками и новенькими лаковыми туфельками «на выход»…
Перед ней замелькали кадры жизни с Фрэнком и детьми. Какой она была, эта жизнь? Удобной. Легкой. Рост цен, инфляция, экономические кризисы, сказавшиеся на всех, кого она знала, ее семью не затронули. Бизнес Клинтона рухнул, а дело Фрэнка по-прежнему процветало. Мишель покупала себе все, что понравится, и Фрэнк ее только поощрял. Он дарил ей драгоценности, возил всю семью на море. Регулярно пополнял ее счет, и она спокойно оплачивала квитанции. Месяц за месяцем. Месяц за месяцем.
Она вспомнила обыск. И встречи с Брузманом. И заверения Фрэнка, что он ни в чем не виновен…
– Дура, – произнесла она вслух. – Дура!
Мама была права. Я действительно дура. И Фрэнк тоже принимает меня за дуру.
Но даже круглая дура понимает, откуда берутся такие деньги.
Едва открыв глаза, Энджи ринулась в ванную. Каждое утро, прежде чем пройти с Джадой и Мишель обычный маршрут, она должна была сначала пройти через эту пытку, а потом целый день бороться с тошнотой, накатывающей от любого запаха. Беременность и обоняние развивались в едином темпе, причем любое мясо отдавало падалью. Собственно, она теперь питалась только хлебом. Библейское «не хлебом единым жив человек» следовало бы дополнить: если этот человек – не беременная женщина. «Вот вам и еще одна разница между полами», – с горечью подумала Энджи, по кусочку отламывая от горбушки, и представила крохотную жизнь, растущую внутри ее. К врачу пора сходить… А зачем?
Она все еще сомневалась, стоит ли продлевать муки хоть на один день; но мысль об аборте, об уничтожении маленького человечка и о том, чтобы принять такое решение в одиночку, была невыносима. Она так любила Рэйда, так мечтала всегда быть рядом с ним… Одним махом убить свою мечту, пусть ей и не суждено осуществиться? Немыслимо.
Но и оставаться со своей тайной один на один становилось все тяжелее. До сих пор Энджи удавалось скрывать от отца приступы рвоты, а Энтони, бизнес которого требовал частых отлучек, пока не замечал округлившейся талии дочери. И слава богу. Ничем он ей сейчас не поможет, только разразится угрозами в адрес Рэйда и, конечно, заплатит за операцию, приняв за нее решение, которое вправе принимать только женщина.
Сегодня Энджи уехала на работу рано, оставив Энтони записку на кухонном столе – струсила сообщить ему лично о том, что нашла подходящий вариант и завтра переезжает. Хватит с нее маминых советов насчет мебели, расспросов о цене, соседях, планировке…
В своем кабинете Энджи налила чашку цветочного чая – о кофе давно речь не шла – и опустилась в кресло за столом. Она хваталась за любое дело, потому что только работа избавляла от мыслей о собственных проблемах. Но сколько ни откладывай… Не только каждый день и час – каждая секунда приближала тот момент, когда решение будет принято. Если не ею самой, то природой.
