— Отправляйся спать, Делакруа! — сказал Габриель. — Я позабочусь о Саре.
— Из-за тебя она оказалась в опасности.
Габриель угрожающе сузил глаза:
— Думаешь, я не знаю этого? Проклятье! Если бы я только мог все исправить! Но уже слишком поздно. Нина не отступит, пока не исполнит свою месть.
— Почему бы тебе не оставить ее? Уйди из ее жизни, и тогда, возможно, Нина забудет о ней.
— Возможно, но если нет, кто защитит ее от последствий твоего опрометчивого решения?
— Тебе не слишком-то удается ее защита, — ответил Морис.
— Потише наступай, Делакруа, — пригрозил Габриель, — а то твоими врагами станут два вампира.
— А что, если она передумает? Если не захочет провести всю жизнь с… с тобой? Ты убьешь меня тогда?
Габриель шагнул вперед и поднял Сару с его коленей.
— Отправляйся спать, Делакруа, — сказал он ледяным тоном. — Убирайся с глаз моих, пока можешь.
Краска схлынула с лица Мориса. Уже встав, он вдруг окаменел, глядя в сторону спальни для гостей.
— Делакруа! Морис шевельнулся.
— Проверь двери и окна, прежде чем лечь. Поспешно кивнув, Морис покинул комнату. Габриель взглянул на Сару, смотревшую на него испуганными глазами.
— Ты все слышала? — Сара кивнула. — Это правда, то, что сказал Делакруа? Ты можешь передумать и не остаться со мной? Можешь захотеть уйти к нему?
— Ты убьешь его, если я скажу «да»?
Сара неотрывно смотрела на него, ожидая ответа и удивляясь, что ее заставило произнести эти слова, которые, казалось, повисли в воздухе.
Она ждала, чувствуя, как он сжимает ее все сильнее, видя, как темнеют его глаза. Мускул дернулся на щеке Габриеля, и он издал вздох, идущий, казалось, из самых потаенных глубин его существа.
— Не знаю, Сара, — тихо сказал он. — Честно говоря, не знаю.
Саре вдруг стало стыдно за то, что она затеяла с ним такую жестокую игру, и она обвила его шею руками, кляня свое кокетство.
— Тебе больше никогда не придется думать об этом, — тихо сказала она. — Я люблю тебя, Габриель, и это уже невозможно изменить.
— Дорогая!
Он так сильно сжал ее в объятиях, что она едва могла дышать, но все же готова была терпеть это неудобство всю жизнь. Веки ее сомкнулись, и он склонил голову, целуя ее, долго и горячо, ища ее язык своим, и так понес ее в спальню. Закрывая дверь, он желал отгородиться от всего мира.
Габриель лежал на боку, обнимая и прижимая к себе Сару, прислушиваясь к ее дыханию. Он обладал ею дважды, пока она не заснула, и любил ее так, словно только она одна могла спасти его от вечного проклятия. Он был вне себя от счастья в ее объятиях, слушая ее голос, шепчущий его имя, произносящий клятвы любить его вечно.
Несмотря на всю страсть и любовь, объединявшие их, он с удивлением вспоминал, как позволил себе погрузиться в свой дневной сон у нее на руках. Но так было.
Он прижимал ее к себе всю ночь, постоянно возвращаясь взглядом к ее лицу. Никогда он не видел создания более нежного и чистого, и более прекрасного. Волосы ее лежали на его руке, как мягчайший шелк, кожа была атласной и такой теплой, что он вновь и вновь желал прикоснуться к ней. Он ловил себя на том, что бессознательно поглаживает изгиб ее щеки, шею, плечи, округлости груди.
Никого никогда он не любил так, как ее.
— Она никогда не будет твоей. — Голос Нины, полный мягкой издевки, просочился вдруг в комнату.
Встав с постели, Габриель подошел к окну и выглянул в темноту. Там вся в черном, как сама ночь, стояла она, едва выделяясь в свете луны.
— Никогда, Джованни, — сказала Нина, и глаза ее вспыхнули, как раскаленные угли. — Не любишь меня, так не будешь любить и ее.
Волна гнева всколыхнулась в нем, когда он посмотрел на нее, руки сжались в кулаки. Если бы он мог, то перелетал бы через окно и вышиб из нее дух, но его удерживало внутри то же, что Нину снаружи, — святая вода, пролитая по раме и подоконнику.
Ее многозначительный смех словно обжег его уши серной кислотой.
— Скоро, Джанни, — проворковала она, — очень скоро твоя балеринка станет пылью, а затем — лишь памятью.
— Нина!
Она склонила голову набок, дьявольская улыбка играла на ее губах.
— Может, ты снова начнешь умолять меня ради ее жизни, Джанни? Может быть, выйдешь и упадешь к моим ногам?
Ненависть и самолюбие восставали в нем, но он готов был просить ее, умолять, лишь бы она поклялась, что оставит Сару в покое.
Дерзко вскинув голову, он встретил ее взгляд.
— Я бы охотно попросил и поумолял тебя, красавица, но боюсь, мне не выйти из этого дома.
— Но ты бы спустился ко мне, если бы мог? Упал бы к моим ногам и стал бы умолять меня пощадить ее жалкую смертную жизнь?
Комок отвращения встал в его горле, но он проглотил его.
— Да.
— И какие бы слова ты нашел?
— Все, что пожелаешь услышать, — ответил он.
— Встань на колени, Джованни, — сказала Нина, — и произнеси то, что должен. Я хочу слышать эти слова.
Подавив гордость, Габриель упал на колени перед окном.
— Я хочу сказать тебе, что ты прекрасней всех, красота твоя сияет ярче солнца, губы твои слаще нектара…
— Ты не чувствуешь того, что говоришь! — воскликнула Нина с явным раздражением и изменившимся выражением лица.
— Я произнес то, что ты желала слышать, — ответил он. — И сделаю все, что бы ты ни попросила. Если тебе нужна чья-то жизнь, возьми мою.
— Ты готов умереть ради нее? — недоверчиво спросила Нина. — Готов пожертвовать столетиями ради крошечной жизни этой смертной женщины?
— Да.
— Значит, ты страдаешь теперь еще сильней, чем я себе представляла, — задумчиво отметила она и, сверкнув черными юбками, растворилась во тьме.
Габриель смотрел туда, где она только что стояла, тихо проклиная святую воду, мешавшую ему преодолеть барьер и последовать за Ниной.
— Кому-то из нас придется выйти, — сказала Сара следующим вечером. — Ты можешь долго обходиться без пищи, но Морис и я должны что-то поесть.
Габриель кивнул. Она сказала правду. Три дня прошло с полночного визита Нины. Сара отправила в театр записку, объявив, что больна и не может участвовать в спектаклях. Морис сообщил, что его призывают семейные обстоятельства.
Нервы у всех были на пределе.
— Составь список, и я пойду, Сара, — отозвался Морис.
— Но благоразумно ли это? — спросила она, переводя взгляд с одного на другого.
— Он защитит тебя лучше, чем я, — сказал Морис.
«Он прав, — подумала Сара, — но кто защитит Мориса?»
— Мы должны пойти все вместе, — предложила она.
Габриель уставился в черноту окна, взвешивая все «за» и «против». Пойти всем сейчас или дождаться утра и отправить за покупками Мориса? Но что, если кто-нибудь из подручных Нины прорвется в дом утром, когда Мориса не будет, а он будет лежать беспомощным? Кто защитит Сару тогда?
