Должно быть, я уснула, потому что когда открываю глаза, город переливается огнями. Застонав, тру лоб. Дико болит голова. Плетусь в ванную и ищу в шкафчике ибупрофен. Глотаю две таблетки и запиваю водой прямо из-под крана. Только потом вспоминаю, что на серебряном подносе рядом с раковиной стоят хрустальные стаканы. Ой, да черт с ними. Смотрю в зеркало. Да-а, видок еще тот: лицо осунувшееся, усталое, под глазами мешки размером с чемодан. Выключаю свет в ванной и выхожу из комнаты.
Галогеновые лампы в коридоре ослепляют. Издалека доносится стук ножей и вилок по тарелкам. Смотрю на часы. Девять вечера. Отец, наверное, только сейчас ужинает.
Дохожу до столовой и открываю дверь. Родители едят, как обычно, молча, сидя напротив друг друга на разных концах обеденного стола на восемнадцать персон. Вы, наверное, сто раз видели подобное в кино, но кто в здравом уме поверит, что такое может быть на самом деле?
Отец поднимает на меня глаза и тут же пристально смотрит на маму, которая нервно вскидывает голову.
— Дейзи. Иди сюда, садись, — говорит отец.
Мама встает.
— Сядь, Кристин. — На самом деле маму зовут Кристина — я узнала об этом в одиннадцать лет, но отец всегда предпочитал английский вариант.
— Я только хотела попросить Кандиду приготовить что-нибудь для Дейзи.
— Я не го… — начинаю я, но отец кричит:
— Кандида! — Тут же прибегает кухарка. — Принеси ужин для Дейзи.
— Да, сэр. — Она убегает.
Выдвигаю стул. Нельзя сесть прямо посередине, поэтому устраиваюсь в трех стульях от отца и в четырех от матери. Не знаю, почему выбрала сесть поближе к отцу, но, наверное, потому что до сих пор хочу заслужить его одобрение.
— Тебе надо подстричься, — заявляет он.
Я не собрала волосы в пучок, и они свободно струятся до середины спины. Не отвечаю.
Моему отцу сильно за пятьдесят. Он уже седой, с серыми глазами. Его редко можно увидеть не в костюме.
— И пройтись по магазинам не помешает, — добавляет он, глядя на мой любимый зеленый джемпер, тот самый, который был на мне в тот день, когда Уилл в меня влюбился. «Нет, нет, нет, не думай о нем…»
Собираюсь с мыслями.
— У меня достаточно одежды, спасибо, — сухо отказываюсь я.
— Неправда, — парирует он, отрезая кусочек моркови и накалывая его на вилку.
— Откуда ты знаешь, сколько у меня одежды? — Опять во мне просыпается бунтующий подросток.
— Слуги доложили. — Отец кладет морковь в рот и жует, холодно глядя мне в глаза.
Отвожу взгляд. Ну конечно.
Кандида приносит тарелку с едой.
— Большое спасибо, — сердечно благодарю я, когда кухарка ставит прибор передо мной.
Она спешит уйти, не отвечая на мою благодарность. Отважно смотрю на отца и упрямо говорю:
— У меня здесь полный шкаф одежды.
— В ней ходить уже нельзя.
— Почему? Ей всего три года.
— Вот именно. Что подумают люди?
Подавляю вздох. Спорить бесполезно. Отец всегда уверен в своей правоте, и любые пререкания с ним — напрасная трата времени. Честно говоря, единственный раз я поступила вопреки его воле, переехав в Лос-Анджелес. Должно быть, для него это было потрясением…
— У тебя еще остались деньги на счету?
Наверное, он о тех десяти миллионах. Наверное, думает, что я вернулась попросить у него денег, поскольку поиздержалась. Молча киваю вместо ответа.
— Пусть там и будут. Поговори с Мартином, он поможет.
Мартин — это адвокат и личный помощник отца, почти член семьи. Вот только я его не выношу с тех самых пор, как мне исполнилось тринадцать, и он начал строить мне глазки. Жирный, лысый, отвратительный. Вздрагиваю, вспомнив: именно он первым заметил, что у меня появилась грудь.
«Надо попросить твоего папочку дать тебе денег на лифчик и маленькие трусики…»
Нож и вилка отца звякают о тарелку, и я выныриваю из воспоминаний о прошлом. Он поднимается из-за стола.
— Ты не хочешь десерт? — встревоженно спрашивает мама.
— Нет, — коротко отвечает отец и смотрит на меня. Перестаю жевать мясо. — Завтра рано вставать.
— Хорошо, — бубню я с полным ртом.
— Спокойной ночи. — Он выходит из столовой.
Никаких вопросов о том, чем я занималась, какие планы на будущее, как у меня дела… Но, наверное, ему уже все это известно. С него сталось бы отрядить своих лакеев следить за мной с самого отъезда из Нью-Йорка.
Мы с мамой молча доедаем, а потом я говорю, что пойду на прогулку. Мама тут же хочет отрядить со мной телохранителя, но я ускользаю, прежде чем она успевает его найти. Конечно, больше всего ее беспокоит то, что скажет отец, если узнает, что она отпустила меня одну.
Беру легкий бежевый пиджак от «Френч Коннекшн» и не дизайнерскую сумку, захожу в лифт, вставляю ключ-карту от пентхауса в щель, и лифт без остановок спускается в вестибюль, даже если на этажах его ждут другие люди. Барни спешит открыть дверь, оглядываясь в поисках моего телохранителя и не находя его.
— Я иду одна, спасибо, Барни, — говорю я и, не дожидаясь ответа, быстро выхожу на Пятую авеню и иду в сторону центра.
Вечер воскресенья, но Нью-Йорк никогда не спит, и то тут, то там раздается гудение клаксонов. Без особой цели шагаю в сторону Таймс-сквер, желая оказаться в гуще света и звуков, чтобы избавиться от мучительных воспоминаний. Магазины здесь еще работают, а на тротуарах масса пешеходов. Крепко прижимаю к себе сумку и вливаюсь в толпу туристов, наслаждаясь анонимностью. Уже одиннадцать, но я ничуть не хочу спать из-за того, что вздремнула вечером, и теперь не знаю, куда податься. Бесцельно брожу по паре магазинов и наконец ухожу с шумной площади с яркими экранами, свернув на более тихую улицу. Вижу один из любимых клубов студенческих лет и, к своему изумлению, чувствую прилив ностальгии при виде очереди на вход. Раньше я бы подошла прямо к ее началу, и охрана тут же пропустила бы меня и моих хорошо одетых подруг. Интересно, чем девчонки сейчас занимаются? Последние три года я с ними не общалась, придя к выводу, что они просто пустышки с богатыми родителями, но во времена нашей дружбы об этом не думала.
Наконец, притомившись, отправляюсь обратно. Уже час ночи, и я с удивлением вижу свет в гостиной. Заглядываю туда и вижу, что на диване сидит мама. При виде меня она вскакивает.
— Еще не спишь? — задаю я глупый вопрос. Очевидно же, что нет.
— Да. Хотела…
Я киваю, желая, чтобы она продолжила.
— Ты благополучно вернулась, — наконец вымучивает она.
— Ага. Иду спать, — говорю я и, не дожидаясь ответа, иду по коридору к своей комнате.
Когда-то я любила маму. Уверена, так и было. В далеком детстве, до того, как перестала ее уважать за то, что она не ушла от отца. Сейчас она превратилась в покорную мышку, которая заикается и волнуется. Не знаю, почему он от нее не ушел, если на то пошло.
