не крикнул «Арман, нет!». Но я человек Армана, он мне сказал – снимать и я снимал. Сказал молчать, и я зубами скрипел, но не ввязывался. Моя задача была, – он замялся, – ну, в общем, ты знаешь, потом…
Он не договорил, но я действительно знала: забрать труп отца, организовать похороны, а дело замять. Отец велел, если что похоронить его рядом со мной и бабаней. И «если что» случилось, поэтому его тело увезли. Здесь на кладбище нет могилы, стоит лишь памятная плита.
– Наговорился старый пердун? – выдохнула я, когда Романов махнул нотариусу. А мне ведь на вопрос «Вы не знаете, кто стрелял в моего отца и что на самом деле произошло, да?» он ответил: «Может и не знаю». И ведь не соврал. Вроде видел всё своими глазами, как и все. Как и я сейчас. А ведь не знал, что был между ними уговор.
Эх, забыть бы всё, что я уже знаю и посмотреть видео непредвзято. Не зная, что будет, что за кадром и чем закончится это «кино». Но даже без звука ждать финал стало тоскливо и страшно.
– А сейчас Арман берёт Романова практически на «слабо», – в мои тяжкие мысли вклинился с пояснением безопасник. – Задевает его тем, что сын его говно, и что он зря так старается. И князь в порыве чувства орёт, что дело не в деньгах, и даже не в картинах, дело в чести. И Арман заставляет его дать слово, что тогда кровь за кровь, а остальное не про него.
– А это кто, Эбнер? – чуть не влетела я лбом в экран, стараясь увидеть того, кто лишь мелькнул.
– Да, он был там нейтральным наблюдателем и экспертом международного права. И вот когда, именно он указанные Арманом условия выложил в виде оформленных бумаг, старый лис, наверно, смекнул: а не пытаются ли его провести. Но вида не подал.
– Но отец ещё жив, – выдохнула я и поставила на паузу. Слишком страшно. Меня аж трясло.
Я налила себе воды. Разрешила Роману Валентиновичу закурить. Открыла окно.
– Да, жив. Но в документы надо было вписать имена. И Романов, глумливо смеясь, велел вписать именно Армана, а не Зверя, и поставил свои подписи. Сказал: бумага всё стерпит, а вот ты теперь попробуй выстрели, – выпустил он дым в окно. – У тебя будет всего один шанс.
– И Арман…
– Смотри, – выпустил Валентиныч дым в окно.
Я выдохнула, прежде чем продолжить просмотр. Мне казалось, что это решается моя судьба, что на этой казни я. Но нажала клавишу. Я должна пройти это до конца и отпустить.
И запись пошла. Камера привычно задрожала.
Угол обзора был неважный. Да и качество такое, что хотелось оператора распять. Но, спасибо, что и это было. А было обыденно и страшно. Именно своей обыденностью и страшно. Я представляла себе всё совсем не так. Как-то торжественно, театрально, знаково. Эпично. А было буднично.
Арман попросил поднять их с колен. И их подняли.
Отец снял пальто и отбросил его в сторону.
Мужик, что держал Армана на мушке, передал пистолет Валентинычу. И я видела, как тот оставил в магазине один патрон, дослал его в патронник и подал Арману.
Один патрон. Один выстрел. Всего один короткий выстрел, длиною в целую жизнь.
Арман зажал ствол одной рукой и поднял. И его рука не дрожала. Ровно и чётко целилась в грудь.
Но я во все глаза теперь смотрела на отца. И их застилали слёзы.
О чём он думает сейчас? Молится? Просит прощения? Может, уговаривает друга передумать?
А он смотрел исподлобья. Спокойно и прямо.
– Прости, – сказал Арман.
И отец что-то ответил, глядя на него не моргая.
Едва заметно качнулась голова, словно он кивнул. Или мне показалось?
И в ту же секунду дёрнулся ствол в руке Армана.
Отец покачнулся. А потом упал навзничь.
На грязном снегу расплывалось кровавое пятно.
А он посмотрел последний раз в небо. Закрыл глаза. И замолчал.
Навсегда…
Запись оборвалась. Пустой экран зарябил.
– Что он сказал? – закрыла я лицо руками.
– Иуда, – тихо прозвучал голос Валентиныча совсем рядом.
И меня словно полоснуло по-живому. Иуда?! Чёрт тебя побери, отец! Он сделал всё, как ты просил, он… Меня душили слёзы. А ты… Всё что ты мог сказать ему напоследок, это назвать его Иуда, сукин ты сын? Это жестоко. Это несправедливо. Это…
«Да пошёл ты!» – захлопнула я ноутбук.
– Оставите мне это? – вытерла я слёзы и выдернула флэшку.
– Конечно, – обдав меня запахом табака, похлопал меня Валентиныч по плечу. – Говорил же тебе: не смотри. Узнала, что хотела?
Я кивнула. Узнала. Только всю душу растравила.
– Ох ты ж, ёпть! – неожиданно выругался Валентиныч.
В гулкую тишину кухни ворвался звук телевизора.
– …Карина Солод стала жертвой аварии, – бездушно сообщил диктор.
Мои руки медленно поднялись и зажали рот.
Мигалки. Скорая помощь. Носилки. Толпа зевак.
– Не справившись с управлением, неизвестный лихач сбил популярную певицу, заехав на тротуар. Девушка доставлена в больницу в тяжёлом состоянии, – я выдохнула. Жива. – Водитель с места преступления скрылся.
Трясущимися руками я снова набрала Армана.
«Телефон абонента…» – я не дослушала.
– Роман Валентиныч, – в ужасе повернулась я к безопаснику. – Она же только перед вами была у меня. Очень нервничала, сказала, что её убьют, если узнают.
– Что она сказала? – подскочил он.
– Принесла фотографию, – достала я мятый снимок из кармана. – И сказала, что Армана скоро пригласят на недостроенную стоянку, но ехать ему туда нельзя.
– Ох, ёпть! – он схватился за фото, за телефон, потом за сердце, рванул ворот строгой рубашки, стал белым как мел, ухватился за стол.
Я налила ему воды, но дёрнулась, когда его телефон вдруг ожил.
Стакан разлетелся в дребезги. Меня окатило водой и осколками.
На экране его телефона горело «Номер не определён».
