Поэтому ты пытался убедиться, что я уйду на твоих условиях. Не на моих. Контроль должен находиться у тебя. Пришлось причинить мне боль, чтобы я не причинила ее первой.
Знаю, что ему трудно признаваться. Мужчина, которому никто не нужен — мужчина, который отталкивает людей, пока они не подобрались слишком близко — боялся потерять меня. Мысли кружатся в голове. Сердце сжимается от эмоций. Губы изо всех сил пытаются подыскать правильные слова.
— Колтон…
— Но ты вернулась. — Полнейший шок в его голосе останавливает меня. Важность его признания повисает в воздухе. Он проверял меня, пытался прогнать, но я все еще здесь.
— Эй, я уже сталкивалась с подростком, у которого был нож… ты это так, пустяки, — дразню я, пытаясь поднять настроение. Ожидаю услышать смех, но Колтон просто притягивает меня к себе и крепче сжимает, словно ему нужно утешение моей обнаженной кожи, прислонившейся к нему.
Он хочет что-то сказать, потом прочищает горло и останавливается, уткнувшись лицом мне в шею.
— Ты первый человек, который когда-либо знал об этих снах.
Взрыв от его признания сотрясает мой разум. На протяжении всего его лечения, связанного с тем, что с ним случилось, он ни с кем об этом не говорил? Он настолько ранен, так стыдится, так травмирован, и всё прочее, что почти тридцать лет сдерживал этот нарыв внутри себя, не принимая ничьей помощи? Боже мой. Мое сердце сжимается из-за взрослеющего маленького мальчика, и из-за мужчины, сидящего позади меня — так встревоженного произошедшим, что держал это всё в себе.
— А как насчет твоих родителей? Твоих психотерапевтов?
Колтон молчит, его тело напряжено и неподвижно, и я не хочу давить на него. Откидываю голову ему на плечо и склоняю лицо так, чтобы прижаться к его шее. Нежно целую в подбородок, а затем опускаю голову, закрывая глаза, поглощая его тихую ранимость.
— Я думал… — он прочищает горло, пытаясь обрести голос. Он резко сглатывает, и я чувствую, как мышцы его горла движутся под моими губами. — Я думал, что, если бы они о них узнали — узнали реальные причины, стоящие за ними — они бы не… — он останавливается на мгновение, и я чувствую, как от него исходит беспокойство, будто ему физически трудно произносить слова. Прижимаюсь еще одним поцелуем к его шее в молчаливом утешении. — Они больше не захотят меня. — Он медленно выдыхает, и я знаю, что это признание стоило ему дорого.
— Ох, Колтон. — Слова слетают с моих губ, прежде чем я смогу их остановить, прекрасно зная, что последнее, чего он хочет — это мое сочувствие.
— Не надо… — умоляет он, — не жалей меня…
— Я не жалею, — говорю я ему, хотя мое сердце не может не чувствовать этого. — Я просто думаю, как трудно было быть маленьким мальчиком и чувствовать себя одиноким, не имея возможности поговорить об этом… вот и все. — Замолкаю, думая, что сказала достаточно, подталкивая его к теме, которую он, очевидно, не хочет затрагивать. Но ничего не могу поделать со следующими словами, слетающими с губ. — Ты знаешь, что можешь поговорить со мной. — бормочу я, прислоняясь к нему. Его руки, обнимающие меня, напрягаются. — Я не собираюсь осуждать тебя или пытаться исправить, но иногда просто выговориться, избавиться от ненависти или стыда или того, что тебя съедает, делает все немного более терпимым. — Хочу сказать намного больше, но заставляю себя приберечь это на другой день, для другого раза, когда он будет менее ранимым, менее беззащитным. — Прошу прощения, — шепчу я. — Я не должна была…
— Нет, это ты прости, — говорит он, взволнованно вздыхая, наклоняясь вперед и целуя плечо, которое он отметил своим локтем. — За очень многое. За мои слова и мои поступки. За то, что не разбираюсь со своим дерьмом. — Сожаление в его голосе так отчетливо. — Сначала я причинил тебе боль, а потом был груб с тобой в ду́ше.
Я не могу сдержать улыбку, которая появляется на губах.
— Не буду говорить, что я возражала.
Он тихо смеется, и это такой хороший звук, чтобы услышать его после той тоски, заполнявшей его несколько минут назад.
— Ты о плече или о ду́ше?
— Хм-м, о ду́ше, — говорю я, отмечая его попытку отвлечься от моих слов и думая, что смена темы — это то, что нужно, чтобы добавить немного легкомыслия в наше чрезвычайно мрачное и бурное утро.
— Ты удивляешь меня на каждом шагу.
— То есть?
— Макс когда-нибудь обращался с тобой так?
Что? К чему это он ведет? Его слова застают меня врасплох. Когда я поворачиваюсь к нему лицом, он просто сжимает руки вокруг меня и подтягивает ближе.
— Какое это имеет отношение к делу?
— Так обращался? — настаивает он, мастерски отклоняясь от темы.
— Нет, — задумчиво признаюсь я. Чувствуя, что я немного расслабилась, он высвобождает свои пальцы из моих и начинает снова вырисовывать линии на моих руках. Смотрю на свою руку и наблюдаю за тем, как я рассеянно лопаю пузырьки. — Ты был прав.
— Насчет чего?
— Когда мы впервые встретились. Ты сказал, что должно быть мой парень относится ко мне, как к стеклянной, — шепчу я, чувствуя, что предаю память Макса. — Ты оказался прав. Он был джентльменом во всех отношениях. Даже во время секса.
— В этом нет ничего плохого, — соглашается Колтон, поднимая руки, чтобы помассировать место у основания моей шеи. Молчу, в шоке от своих чувств.
— Что такое? Просто у тебя плечи напряглись.
Делаю судорожный вдох, смущенная ходом мыслей.
— Думала, так и должно было быть… таким сексом я хотела заниматься. Он был моим единственным парнем. А теперь…
— Что теперь? — настаивает он голосом с намеком на веселье.
— Ничего. — Мои щеки вспыхивают.
— Боже правый, Райли, поговори со мной. Я трахнул тебя в ду́ше, как животное. Использовал тебя в основном для своей собственной передышки, и все же ты не можешь сказать мне, о чем думаешь?
— Как раз в этом и дело. — Бесцельно вывожу круги на его бедрах, которые охватывают меня по обе стороны, признание отнимает у меня всю стыдливость и бросает ее на землю. — Мне понравилось. Никогда не думала, что все может быть по-другому. Что может быть так необузданно и… — Боже мой, я задыхаюсь. Не думаю, что вот так разговаривала с Максом о сексе, а мы были вместе больше шести лет. Я знаю Колтона меньше месяца, а мы обсуждаем, думаю ли я, что меня заводит грубое обращение. Милостивый, Иисусе… как бы сказал Колтон.
— Чувственно, — заканчивает он за меня, и я слышу оттенок гордости в его тоне. Он целует меня в затылок, а я пожимаю плечами, смущаясь отсутствием опыта и искренним признанием. Чувствуя мой дискомфорт, Колтон стискивает меня сильнее. — Нет нужды смущаться. Многим людям нравится это по-разному, милая. Существует гораздо больше впечатлений, чем просто миссионерская позиция с шептанием нежностей. — Выдыхает он мне в ухо, и я удивляюсь, как он может завести меня всего лишь одними словами.
Мои мысли возвращаются к тому, как Колтон заставил сказать ему, что я хотела, чтобы меня впервые трахнули. Как подталкивал меня к краю пропасти, быстро и жестко. Как шептал откровенные слова о том, что хочет со мной сделать, когда мы занимались сексом — вознося нас к разрядке приподняв и прижав к стене. Как знание всего этого может заставить меня испытывать такую сильную потребность, что она меня нервирует.
От этих мыслей щеки вспыхивают, и я благодарна, что он не видит моего лица, потому что точно знает, куда забрел мой разум. Делаю неуверенный вдох, пытаясь заглушить свое огорчение от направления, которое принял наш разговор, и своих собственных откровений.
— Это одна из вещей, что мне в тебе нравятся. Ты такая раскованная.
Что? Мне хочется осмотреться вокруг, увидеть, с кем это он разговаривает.
— Я? — квакаю я в ответ.
— М-м-м, — бормочет он. — Ты потрясающая. — Его дыхание овевает мне щеку, губы скользят по уху.
Его слова парализуют меня. Он вторит моим мыслям о нем, несмотря на предшествующие хаос и боль. Может, эта легковоспламеняющаяся химия между нами происходит потому, что, возможно, я значу для него больше, чем те другие? Все его сигналы этому подтверждение, и все же услышать такое от него самого будет означать гораздо больше.
