– Поезжайте домой. Ближайшие три дня станут решающими, если никаких осложнений не будет, её выведут из комы и переведут в обычную палату. Можете оставить на посту свой номер, мы свяжемся с вами, чтобы сообщить о состоянии пациента.
Так я и поступаю. Записываю свой номер и выхожу в ночь. Редкие огни города сопровождают меня всю дорогу до автовокзала, где я сижу остаток ночи, дожидаясь первого автобуса.
С Ладой всё будет хорошо. Теперь я в этом не сомневаюсь. Страхи и паника отходят на второй план, уступая место другим важным вопросам.
***
Последующие три дня заняты рутиной. Ничего не происходит, я безвылазно сижу в посёлке, поэтому у меня выдаётся много времени для размышлений.
В частности, меня занимает следующее: как мне следует вести себя с Ладой теперь, после нашей новой встречи? Понятное дело, что о возвращении в исходную позицию и речи вестись не может, слишком много воды утекло. Но должен ли показывать ей, что до сих пор держу смертельную обиду, что по прошествии времени всё только усугубилось?.. Я не знаю. И не могу найти решение. Наверное, мне будет проще понять, как себя вести, когда Лада будет в сознании. Когда я пойму, как сама Лада теперь относится ко мне…
От нашего же разговора будет зависеть и многое другое. Например, дадут ли ход делу о покушении на её жизнь. Мой отчёт уже готов, и согласно заключениям упасть самостоятельно она не могла. Но эти знания я пока держу при себе на случай, если сама Лада не захочет поднимать шум, что кажется мне абсолютно невозможным. Но я снова и снова одёргиваю себя: я не знаю её. Никогда не знал. И что творится в её голове, что она решит делать – для меня загадка.
Меня смущает – самую малость, – что я скрываю ото всех наше знакомство, и Лада лежит в больнице безымянной. Ещё больше смущает, что близкие не торопятся её искать. Думаю, поэтому я с завидным упорством молчу и не раскрываю никому её данных. И утешаю себя тем, что стараюсь поступить правильно для её же безопасности. Потом я переложу ответственность на саму девушку. Когда она придёт в себя, сможет решить, что делать в этой ситуации, а пока… Я просто жду, когда она поправится.
Каждый день я звоню в больницу, чтобы справиться о состоянии девушки. Чтобы услышать обнадёживающие новости. Но по телефону мне говорят лишь стандартные фразы: “Состояние стабильно тяжёлое”, “Никаких изменений пока нет”.
На четвёртый день, так и не дождавшись благих вестей, я решаю поехать в больницу сам. И приезжаю как раз вовремя: Ладу выводят из искусственной комы. Я выписываю круги по коридору несколько часов, прежде чем та самая смешливая медсестра из приёмного не зовёт меня.
– Вашу пациентку перевели в обычную палату, – заговорщицки шепчет она. – Девушка ненадолго пришла в себя, но запаниковала, пришлось вкатить ей успокоительное. Она спит.
– Могу я дождаться, пока она проснётся, и навестить её? – испытывая облегчение, спрашиваю у медсестры.
– Не знаю, сколько времени пройдёт до её следующего пробуждения, – закусывает она губу, размышляя, может ли закрыть глаза на явное нарушение больничного распорядка.
– Послушайте, Анна, – бросив быстрый взгляд на бейдж, говорю ей проникновенно, понизив голос до хриплого шёпота. – У нас в поисково-спасательном отряде спасателей, обнаруживших людей на грани жизни и смерти, которых удалось доставить до медиков, благодаря чему они выжили, называют ангелами-хранителями. Эта девушка, считайте, негласно моя подопечная, а я со всей серьёзностью подхожу к выполнению своей работы. Я спасаю людей, а вовсе не собираюсь никому здесь вредить. Ну посмотрите на меня, Анечка, разве я похож на негодяя и подлеца?
Она смущённо хихикает и манит меня пальцем, в подсобке выдаёт мне халат и предлагает оставить куртку здесь же. Я не отказываюсь. Набрасываю на плечи чуть меньшего размера медицинский халат, бахилы, даже мою руки. И она провожает меня в палату Лады.
Она лежит в одноместном боксе – то ли всех после реанимации переводят сначала в одноместную палату, то ли мест больше не было, а может, и вообще по иным причинам, я не знаю. Но тихо вхожу внутрь, устраиваясь на одинокой табуретке напротив койки.
Лада очень бледная; почти прозрачная кожа светится в полутьме палаты. И это внутреннее свечение согревает мою душу. Она поправится. Она обязательно вернётся к своей прежней жизни. Или начнёт всё заново. Не это сейчас важно.
Руки, увитые трубочками капельниц, спокойно лежат вдоль тела. Я быстро придвигаюсь ближе, сжимаю её пальцы и тихо говорю:
– Ты обязательно поправишься. У тебя всё будет хорошо.
Провожу кончиками пальцев по её лицу, прекрасному и измученному одновременно. Ей больно? Страшно?.. Какие думы её одолевают? Захочет ли она видеть меня? Сделает ли вид, что мы не знакомы, что она не узнаёт меня? Как мне себя вести с этой молодой женщиной, знакомой незнакомкой?
Я переплетаю наши пальцы и начинаю просто ждать.
Накатывает усталость. Утыкаюсь головой в край матраса, и меня вырубает. А просыпаюсь от того, что меня трясут за плечи.
– Кто вы? – шипит женский голос. – Как сюда попали?
Спросонья я даже не сразу понимаю, где нахожусь, пока взгляд не упирается в мои пальцы, сжимающие тонкие, женские. Слишком личный, практически интимный жест не укрывается от глаз лечащего врача Лады, и она хмурится.
Я хочу скормить ей свою байку. Даже заранее зная, что она не купится. Но неожиданно врач отвлекается на свою пациентку, и я резко перевожу взгляд на Ладу.
Несколько мгновений после пробуждения она близка к панике, и я ободряюще сжимаю её пальцы, словно говоря: “Ничего не бойся, я с тобой”, и она удивлённо смотрит на наши переплетённые пальцы. Переводит взгляд на меня. Короткая вспышка узнавания живо мелькает в глазах. Лада слабо улыбается, облизывает пересохшие губы и еле слышно произносит:
– Это вы! Я видела вас… там… – Она хмурится. – Но где – там? Ничего не помню… Вы знаете, кто я? Где я?
От неожиданности я отпускаю её руку. Врач толкает меня в плечо, намекая, чтобы я освободил проход, и я двигаюсь в сторону вместе с табуретом.
Она быстро осматривает Ладу, которая испуганно смотрит прямо в мои глаза.
– Как вас зовут? Вы помните, откуда приехали? Имена ваших родных и близких, возможно, кого-то из друзей? – засыпает девушку вопросами врач.
Лада качает головой:
– Ничего не помню. Только его. Был свет, такая яркая вспышка. У меня сильно болела голова. Потом я увидела его, – сбивчиво говорит Лада. – Больше ничего не помню.
Врач переводит взгляд на меня, и я быстро поясняю:
– Я – спасатель, Алтайский ПСО, подразделение “Катунь”. Это я обнаружил эту девушку, сорвавшуюся с туристической тропы, проходящей по скалам.
– Вы знаете, кто я? – спрашивает Лада звонко. Её глаза полны слёз.
Я знаю, да. Знаю о ней так много и не знаю абсолютно ничего. И сейчас я не уверен, что должен говорить, кто она. Памятуя о собственных подозрениях, пусть я трижды совершаю самую большую глупость, но я не могу рассказать, кто она, пока не разберусь, какого чёрта с ней произошло.
– Я просто спасатель, – говорю им обеим. – Я выполнил свою работу и просто хотел убедиться, что с пострадавшей на моём участке будет всё хорошо.
Я поднимаюсь, не зная, куда деться от внутреннего смятения. Назойливо бьётся мысль, что Лада не помнит своего прошлого, не помнит даже собственного имени, а значит, забыла меня. И чтобы не наделать ещё больше глупостей, чтобы лишить себя возможности вернуть то прошлое, я должен, обязан убраться подальше от неё. Оставить всё, как есть. Ради собственного блага. Хотя это последнее, чего мне хочется. Видит Бог, я слаб. Я хочу быть искушённым. Но это не может закончиться ничем хорошим. А снова я этого не вынесу.
– Вижу, что с вами теперь точно всё будет хорошо, – говорю Ладе. В её глазах плещется разочарование. Прости, Мармеладка, я делаю это и для тебя тоже. – Вы обязательно поправитесь. С вами всё будет хорошо. Спасибо, док, позаботьтесь о ней как следует.
