Слишком сложный выбор, от которого зависят жизнь и здоровье молодой женщины. Которая мне небезразлична вот уже десять лет.
Немного поразмыслив, я закидываю рюкзак на плечо и возвращаюсь горными тропами домой, где первым делом прячу находку на чердаке, в грудах старого хлама. Знаю, что впоследствии пожалею, что сам создаю себе лишний геморрой, но не могу поступить иначе. Не с ней.
Следующую неделю я обрываю телефоны больниц, консультируясь с врачами по вопросам амнезии, мониторю объявления о пропавших без вести по региону и всей стране, ищу ориентировки на поиски Лады. Но тщетно. Пока в следующий понедельник не натыкаюсь на новость, что Лада… погибла в дтп, направляясь в свой подмосковный дом ночью в воскресенье.
Чёртов сукин сын! Вот что он задумал? Обставил всё так, словно они вместе вернулись в Москву и спустя неделю Лада погибла там, в совершенно другом месте? Решил, что, если его до сих пор никто не связал с обнаруженным в горах телом, он сможет спрятать концы в воду, обрубить все ниточки?
Отвратительная ситуация теперь не нравится мне ещё больше. В ближайшее время опознанный как Лада Крылова труп захоронят в Москве, пока сама Лада не может вспомнить даже своего имени, не говоря уже о причинах, по которым оказалась в больнице. У её мужа-негодяя развязаны руки: она погибла официально, и если объявится женщина без памяти, утверждающая, что она его жена… расклад тот же. Он запрячет её в психушку и будет пичкать пилюлями, пока не изведёт. Можно ли надеяться, что в её окружении есть адекватные люди, если за прошедшие две недели никто не начал её искать, вопрос хороший. И для себя я решаю, что надеяться на это не стоит.
Я знаю, как должен поступить, знаю. Это не моё дело – разбираться в преступлениях. Но в то же время, я чувствую, что должен позаботиться о Ладе, пока она всё не вспомнит, пока она не сможет заботиться о себе сама.
***
Подхватив на поводок Бимо, я иду по посёлку, раздумывая, как донести до начальства своё желание забрать чужую и незнакомую для меня женщину без документов и без памяти. Точнее… Желания, как такового, нет. Я прекрасно понимаю, чем чревато наше близкое соседство для меня, для нас. Но, даже несмотря на то, что всё давно изменилось и сам я давно изменился, я не могу бросить Ладу на произвол судьбы. Должен поступить по уму, но всё внутри отчаянно сопротивляется.
Я знаю, что пожалею, едва она поселится где-то поблизости. Я знаю, что буду страдать, что буду желать, что слишком тяжело будет устоять перед соблазном, когда всё, о чём я грезил долгие, бесконечные десять лет, будет так близко, совсем рядом, стоит лишь протянуть руку. И я прекрасно понимаю, какие невероятные усилия придётся приложить, чтобы удержаться, чтобы не воспользоваться случаем и её беспамятством!.. Но это не отменяет и другого знания – что я должен взять ответственность за судьбу Лады на ближайшее обозримое будущее, раз больше некому. Сколько бы я не убеждал себя в обратном, Лада была, есть и будет близким и небезразличным мне человеком.
Такая любовь, которую я испытываю к ней, – любовь, которую не выжечь обидой и ненавистью; любовь, нездоровая, подобно раковой опухоли, уничтожающая, разрушающая; любовь, которая причиняет одну лишь боль, но заставляет биться моё сердце, заставляет меня просыпаться по утрам, – такая любовь не может пройти бесследно. Она живёт во мне, и я не могу просто отмахнуться от девушки. Что бы нас ни связывало в прошлом, я не могу оставить её один на один с проблемами в абсолютно беспомощном и беззащитном положении.
Пёс тянет меня в сторону столовой, и я, глубоко погруженный в свои мысли, уступаю. Повариха Марья Андреевна смотрит с недовольством, но не перечит: все привыкли, что я ношусь с Бимкой, как с дитём малым. Или как с лучшим другом, членом семьи.
Бимо уверенно чешет через всю столовку до зоны выдачи, плюхается на зад и начинает гипнотизировать повара.
– Тёть Маш, ну дайте уже стралальцу котлетку посочнее! – усмехаюсь я.
– Глаза бы мои этого страдальца не видели! – смеётся она. – Ты, Глебушка, взрослый мальчик, а всё таскаешь собаку сюда! А здесь, между прочим, люди кушают.
– Бимка тоже почти человек, – не соглашаюсь я. – Воспитанный вон какой, никому ведь не мешает.
Повариха вздыхает, качая головой:
– Смотри, Глеб, придёт новый повар и запретит тебе употреблять пищу в компании пса!
– Хорошо, что это случится ещё ой, как нескоро! – парирую в ответ, и Марья Андреевна осекается:
– Да вообще-то, Глеб, я до конца недели дорабатываю, к дочке уезжаю. Всё, хватит, наработалась.
– На кого же вы нас бросаете? – спрашиваю я. Бимо недовольно тявкает, и повариха резво подхватывает салфеткой котлету и устраивает перед ним. Бимка принюхивается и начинает надкусывать лакомство, и женщина говорит мне:
– Ну вот, Глеб, найдут рано или поздно нового повара. А новая метла, сам знаешь…
– Да, – протягиваю я. – Дела…
Беру поднос и занимаю отдельный стол. Поднимаю Бимо вместе с его котлетой на стул и смотрю по сторонам, пока не натыкаюсь взглядом на Марину, оператора и радиста нашего отряда.
Заметив меня, женщина примерно моих лет подхватывается и занимает место напротив, рядом с Бимо.
– Привет, Глеб! Ну как ты?
– Здравствуй, Марин. Да потихоньку, – пожимаю плечами. – Ну, а ты как?
– Как-как? Работа, дом, работа. – вздыхает она. – У нас иначе не бывает.
– Это точно, – вежливо поддакиваю ей.
Игнорирую откровенно просящий взгляд голодной до мужского внимания бабы. Здесь я ей точно не помощник, хотя сводничеством занимается весь отряд. Как у них всё просто: она вдова, я вдовец, работаем в одной смене. Можно было бы и перестать выёживаться, съехаться с одинокой женщиной, и она ведь совсем не против. Да только никак им в толк не взять, что мне этого всего не нужно. Нельзя жить с нелюбимыми. Это не заканчивается ничем хорошим.
– Слышал уже, что Минский затеял ремонт клуба? Хочет к новому году успеть, дискотека будет, представляешь?
– Да, хорошая новость. Хоть какой-то досуг появится в посёлке, – усмехаюсь я.
– Так может, сходим вместе посмотреть? – цепляется она за возможность, и я торопливо пресекаю:
– Марин, я не любитель всяких мероприятий, извини, компанию не составлю.
Некоторое время мы едим без лишних разговоров. Бимо спрыгивает со стула и бродит между столами в надежде, что добрые люди его угостят чем-то вкусненьким. Я усерднее работаю ложкой, пока тётя Маша не осерчала окончательно. Уже собираюсь распрощаться с Мариной, как она говорит:
– Глеб, слышал? Птичку твою никто так и не ищет! Представляешь? Вот так жил человек в окружении людей, а в беду попала, так даже и помочь некому! И куда она теперь подастся? Небось в социальный приют заберут…
– Так поговори с Аркашей, – удерживая маску равнодушия, предлагаю ей. Знаю, что Марина добрая, сердобольная женщина, самая отверженная альтруистка. Не упустит возможности помочь человеку, особенно, имея на то все рычаги. – Марья Андреевна наша увольняется, кто работать будет? Можно пристроить пока эту птичку, а там, глядишь, или сама вспомнит, кто она, или родственники объявятся.
– Думаешь? – с сомнением спрашивает она.
– Конечно, – отмахиваюсь я. – Убьём одним выстрелом двух зайцев. Уж не совсем она, наверное, безрукая, а здесь не мишленовский ресторан.
– И то верно, – вздыхает женщина. – Поговорю с Аркадием сегодня же.
Я пожимаю плечами, словно мне всё равно, но гора спадает с плеч. Хотя бы тут не придётся врать и изворачиваться, не нужно искать причину, почему Ладу нужно забрать в посёлок. Сама того не ведая, Марина оказывает мне огромную услугу.
***
Через пару дней я словно невзначай захожу в диспетчерскую. Марина разговаривает по телефону, и, чтобы себя занять, я просматриваю открытые заявки.
Закончив разговор, Марина отъезжает на стуле от компьютера и оказывается возле стола, ближе ко мне.
– Привет, Глеб! Не ожидала, что ты заглянешь…
