— Спасибо, Валь, — поднимаюсь с пола, держась за стену.
— Неужели дошло! Мозги на место подруге вставила! — она по-своему расценивает мои слова. Снова появляется фальшиво-дружеская маска.
— Ты впервые была откровенна со мной. Спасибо, что показала свое истинное лицо, — иду прочь из кухни.
— Ты чего, Лер. Я ж люблю тебя, ты моя подруга. Я тебе добра желаю. У тебя, что послеродовой психоз? Давай поговорим. Обсудим, — идет за мной следом.
— Не о чем. Я ухожу, — иду в комнату за дочуркой.
— Вечер уже, куда ты попрешься, дура! — хватает меня за руку.
— Думаешь, я не понимаю, что ты меня забалтываешь, тянешь время, чтобы Ромка успел приехать, — пока она в замешательстве открывает и закрывает рот, выдергиваю руку
Действую быстро на автомате. Беру дочь, укладываю в люльку. Выхожу в коридор… мгновение смотрю на вещи Вали. В другой ситуации я бы ничего не взяла. Но мороз… новорожденная дочь. Надеваю ее куртку, сапоги. Они мне велики, но ничего, зато теплые.
— Твои вещи возьму. Скажешь Роме, он компенсирует, — бросаю и открываю входную дверь.
— Подожди! Ты меня неправильно поняла!
— Валь, — оборачиваюсь. — Зависть никогда и никого до добра не довела. Если бы меньше завидовала другим, может, жизнь бы твоя наладилась, и не просиживала бы ты годами в овощном ларьке на рынке, — бью ее по больному.
Подруга ненавидит свою работу. Вечно жалуется, что все наши знакомые в жизни устроились, а у нее сплошная полоса невезения. И я помогала ей, как могла, всегда.
— А больше нечему завидовать, — злобно кривит губы. — Ты нищая, Лерка. Все принадлежит Роме. Гордо уходишь, — в газах болезненный триумф, — Куда на вокзал? Под мост? Будешь искать, где бомжи обитают?
— Осторожней, Валь, ядом не подавись, — захлопываю дверь.
На улице уже темно. Идей в голове нет. Пустота и разъедающая боль. Нельзя сдаваться. Я не имею права прогнуться.
У нас с мужем много знакомых и друзей. Но я почти уверена, что все они на его стороне. Нет смысла им звонить. Сегодняшний день открыл мне глаза, я быстро усвоила уроки предательства.
Снова такси. Какое по счету за этот день? Только на этот раз конечного адреса у меня нет. Воздух пропитан безысходностью.
Когда таксист в очередной раз спрашивает, определилась ли я с адресом. В памяти всплывает медсестра. Как сунула мне в руку клочок бумаги. В прошлой жизни я бы и не подумала позвонить, а сейчас…
Набираю номер. Стыдно, не по себе.
— Светлана… — говорю, когда она принимает вызов. И все. Слова заканчиваются.
— Валерия, вам плохо? — интересуется взволнованно.
— Нам негде ночевать, — выпаливаю и почему-то краснею.
— Совсем?
— Да…
Тяжело вздыхает.
— Не думала, что так… Что ж… я вам скину адрес. Приезжайте.
— Спасибо, — в горле ком.
— Только… — заминается. Чувствую, хочет что-то сказать, не решается. Кожей ощущаю ее внутреннюю борьбу. Еще одна странность, над которой просто нет сил думать.
— Что? Вы тоже работаете на моего мужа? Он вам платит? Он вам чем-то помог? — учитывая обстоятельства, только это и приходит на ум.
— Нет, — твердый, уверенный ответ. — Жду вас.
Светлана живет на окраине города. Машина останавливается у ветхого общежития. В темноте замечаю ее худенькую фигурку. Переминается с ноги на ногу. Не сразу ко мне подходит.
— Давайте, малышку возьму. На вечер так похолодало, — протягивает руки к Аришке.
— Спасибо. Я сама, — повисает неловкая пауза.
Она почему-то оттягивает момент. Потом все же открывает дверь и пропускает меня внутрь.
Идем по тускло освещенному коридору. Молчим. Тишина гнетет. В общежитии стоит неприятный запах, из-за дверей доносятся крики, ругань. Вздрагиваю. Жуткое место, депрессивное. Но я и за такой ночлег благодарна.
Светлана открывает дверь на первом этаже в конце коридора. В нос ударяет запах лекарств, смешанный еще с чем-то. Крохотная прихожая, два человека едва помещаются.
Замираю на месте. Теряюсь. Не знаю, как себя дальше вести. Еще и медсестра заметно нервничает.
Дверь в комнату открывается и на пороге возникает старушка в инвалидной коляске. В черном платке, с впалыми выцветшими глазами, сухонькая, сморщенная.
— Добрый вечер, — здороваюсь. Только бы разрушить гнетущую тишину.
— Добрый, — отвечает мне мужской голос.
От неожиданности отступаю и налетаю на Светлану.
Через мгновение за старушкой появляется мужчина с седыми пожелтевшими волосами, длинной неухоженной бородой, в фартуке заляпанном краской и тоже в инвалидной коляске.
— Давай знакомиться, Валерия Аркадьевна, — говорит старушка. Оттого как она произносит мое отчество, мороз пробегает по коже. А их взгляды… Почему мне хочется провалиться сквозь землю?
Глава 9
— Ты проходи, не стесняйся, — мужчина делает приглашающий жест. У него низкий, очень приятный голос. — Не хоромы, но чем богаты.
— Давайте помогу вам раздеться, — суетится Светлана. Берет у меня дочь, чтобы я могла снять куртку Вальки.
Мне отчего-то дико неловко и стыдно.
Старушка переводит взгляд на Аришку. Закрывает рот ладонью, глаза блестят. Она что плачет?
Я бы с радостью развернулась и побежала прочь. Атмосфера давит. Только некуда бежать.
Прохожу в комнату, мимо старушки, которая продолжает жадно разглядывать мою дочь. Ее впалые глаза оживают, молодеют, словно к ней возвращается жизнь.
Комнатушка крошечная. В правом углу двуспальный диван, весь в латках, видавший виды, скорее всего, намного старше меня. Чуть поодаль деревянная кровать. У другой стены стол, заставленный красками и лекарствами. У окна шкаф, который отгораживает маленькую площадь между окном и комнатой, образуя нечто вроде своеобразного укрытия. Что там за шкафом мне не видно. В углу около стола стоит огромная стопка картин. Сверху вижу полотно с изображением женщины, плавающей в кроваво-красном море, и над ней светит черное солнце. Картина угнетающая, жуткая, но не могу не отметить мастерство художника. Он слишком реалистично передал эмоции, мне даже кажется, что в ушах звучит отчаянный крик этой женщины.
— Это моя мама Зоя Ивановна, и брат мой Павел, — Светлана стоит рядом со мной. Заметно нервничает.
В воздухе пахнет красками, лекарствами и горем… Явственный запах, острый, невольно пропитываюсь этой атмосферой. Взгляд падает на прикроватную тумбочку около дивана, там, в красивой, резной рамочке черно-белая фотография, мужчина в строгом костюме обнимает женщину в свадебном простеньком платье. Фотография старая, пожелтевшая… не могу взгляд оторвать от снимка.
— Что папку не узнала? — подает голос старушка. — Он тут молодой совсем, двадцать годков стукнуло.
На негнущихся ногах подхожу к снимку. Беру его в руки и вглядываюсь. Мать уничтожила почти все фотографии отца. Но одну я нашла и спрятала. Он там на работе в медицинском университете стоит в окружении коллег. Когда была маленькой, подолгу ее разглядывала, запоминала черты папы. Мне его всегда не хватало. А мама безжалостно уничтожала все, что напоминало про отца. Запрещала даже упоминать его. Заставляла своего Мотю отцом называть.
Отец на снимке совсем еще молодой, но это определенно он. И не столько узнаю, сколько сердцем чувствую.
— Светка, ты чего стоишь как вкопанная! — не унимается старушка. — Дай полюбоваться на внучку Аркадия! Нос деда, уже вижу!
— Не таких родственников ожидала увидеть, да? — мужчина смотрит на меня с такой грустью, что мне завыть хочется.
— Мне говорили, что первая семья отца после развода в другую страну перебрались. Что его жена замуж второй раз вышла. И… — хотела повторить мамины слова:
«Живут они счастливо, горя не знают. Благодарить его вертихвостка меня должна, что дорогу ей к достатку открыла».
Только язык не поворачивается. Видя это «хорошо и счастливо», едва рассудок не теряю.
С детства ложь. Во всем.
— Замуж! — старушка возмущенно выкрикивает. — Я как увидела Аркадия, так всю жизнь ему верность хранила. Попутал его бес, когда седина на висках заблестела, но я простила. И сейчас знаю, ждет он меня там, на том свете, — всхлипывает и вытирает глаза темно-синим платочком. — Мы поженились, он окончил институт, врачом военным пошел работать. Ранение получил. Все вокруг твердили нежилец или овощем всю жизнь проваляется. А я сказала: будет ходить Аркадий! Денно и нощно над ним сидела, а на ноги поставила. Моя любовь его подняла, — она говорит с запалом, и все время глаз с Аришки не спускает.
