— А кто такой Джек? — удивилась дочурка.
— Джек — это пёс, я тебе не рассказывал?
— Ты собаку завёл? — оживилась Дианка, и в глазах появился восторг.
— Ну, не то, чтобы это было моим решением, — попытался ответить.
Но дочка уже принялась фантазировать:
— А какой он породы? Красивый? А сколько ему?
— Нууу, как сказать, — начал я, вспоминая повислые уши и всегда хмурый взгляд, — Нормальный такой. Он уже не щенок. Взрослый пёс.
— А почему Джек? Это Джек-рассел? — вцепилась Дианка.
Мне стало обидно, слегка. Кажется, факт появления пса волновался её больше, чем факт появления младшего брата.
— Я не знаю, какой он породы, — пожал я плечами.
— Серьёзно? Пап! — упрекнула дочурка, — Ты не знаешь, какой породы твой пёс?
— А разве в породе дело? — взглянул на неё.
Она снисходительно хмыкнула:
— А в чём же ещё?
Я доставил дочурку на танцы. И теперь у меня два часа. Два часа, чтобы сделать то самое, ради чего я опять «обиваю порог». Два часа, чтобы выложить правду, которая рвётся наружу. Два часа… Нет, не два! А уже полтора. Время быстро летит. Так что стоит собраться. Я сумею! Я сделаю это. В конце концов, это — мой долг.
Дверь открывается. Настя стоит, удивлённо взирая. Я оценил её новую стрижку. Сказал, что ей очень идёт! И цвет волос, чуть темнее, чем раньше, делает образ каким-то особенно юным. Похожим на тот, из далёких времён.
— Что-то случилось? — пугается Настя.
Спешу успокоить её:
— Ничего. Просто… есть разговор.
Она равнодушно кивает:
— Входи, — и, запахнув свой халатик, бросает через плечо, — Кофе будешь?
— С радостью выпью, — я разуваюсь, иду вслед за ней.
Что-то едва уловимое чудится мне в атмосфере. Её равнодушие? Оно адресовано мне, или этому миру? Какая-то тяжесть читается в том, как она ставит чашки на стол, как щёлкает кофемашиной. А после — отходит к окну.
— Так что за тема? — говорит без эмоций. Будто мыслит о чём-то другом.
— Ты… как будто расстроена чем-то? — бросаю «наживку».
Хочу уточнить. Вдруг причина её отрешённости — Виктор? Что, если Настя всё знает? А я только зря изводил себя мыслями — стоит рассказывать ей, или нет?
Пальцы сжимают край подоконника. Она стоит, на него опираясь так, будто боится упасть.
— Да что-то нездоровится, — слышу ответ.
— Надеюсь, ничего серьёзного?
Секундная пауза. Настя вздыхает. Прижимает ладони к вискам:
— Мигрень доконала совсем.
Я выдыхаю. Будто и впрямь испугался услышать диагноз.
— Ну, мигрень — это болезнь аристократов, — говорю с мимолётной улыбкой.
Настя, в ответ на моё утешение, хмыкает:
— Да уж.
Мы ждём, пока кофе готовится. Слышим чириканье птиц за окном.
— Так о чём ты хотел поговорить? — отзывается Настя.
Её профиль на фоне окна заостряется. Она смотрит куда-то в себя.
— Я? А…, - я потираю заросшие скулы. С тех пор, как Снежана уехала, больше не брился. И, кажется, вовсе зарос, — Да о Грузии, — решаю я отодвинуть момент «откровений».
Настины брови взлетают на лоб:
— Точно! Ты говорил, что в июле? Какого числа?
Я, оттопырив губу, пожимаю плечами:
— Я решил не тянуть. Хочу взять билеты число на двадцатое, в июне. Ты не против?
Она закрывает глаза:
— Скорее бы. Я хоть отдохну от неё.
— Наше исчадие ада, — добавляю я с нежностью.
Настя молчит. Улыбается. Смотрит в окно. Эта стрижка, каре, оставила шею открытой. И этот изгиб, такой нежный, такой уязвимый, вызывает внутри меня странное чувство. Чувство боли. И чувство стыда. Я опускаю глаза, подавляя их. Оба.
— Слушай, — говорю, чтобы как-то отвлечься, — У Динки есть парень?
Настя хмурится:
— Парень? Да… нет. Я бы знала!
— Да? — я веду языком по губе, — Значит, мне показалось.
— У нашей дочери много поклонников, — говорит, не без гордости, Настя, — А будет ещё больше. Так что ты привыкай.
Улыбка её. Её взгляд, обращённый ко мне, нарушает то хрупкое чувство контроля, которое я так берёг. И я понимаю, что слаб! Почему в этот раз мне так трудно?
— Это то, о чём ты хотел поговорить? — давит Настя.
Словно хочет меня подтолкнуть. Ну, давай же, Самойлов. Скажи ей всю правду! Ты мужик, или нет?
Я, сглотнув, отвечаю:
— Об этом.
И несказанный мною поток обличающих слов застревает у самого горла. Решимость моя угасает! Я продолжаю держать их внутри, но уже по инерции. Зная, что им не дано прозвучать. Я не желаю обманывать Настю. Но делать ей больно сейчас равносильно тому, чтобы ранить себя самого…
— Значит, свой день рождения ты будешь в Грузии? — вопрошает она.
— Скорее всего, — я киваю, утаив от неё, что намерен слинять. И отпраздновать свой день рождения с Лежей. Напиться до чёртиков! Вырвать его из объятий заботливой Ритки. И спровадить навеки свою холостяцкую жизнь…
Я выхожу от неё в совершенно другом настроении. Будто само посещение этого дома добавляет мне жизненных сил.
— Ты давай, береги себя, ладно?
— Стараюсь, — вздыхает она. И провожает мой джип долгим взглядом.
Впереди расстилается лентой дорога. По бокам зеленеют кусты. Соседский бульдог принимается лаять, увидев машину. Я киваю соседу. Дом — это место, которое создал ты сам. И другого такого не будет.
Глава 54. Настя
Моя беременность длится без малого месяц. Но мучения, которые мне доставляет, равносильны годам. Меня ежедневно мутит, вся еда моментально выходит наружу. Но есть я хочу так безумно, как будто во мне разрастается полчище диких зверей.
Вопреки заверениям Миши, я сделала несколько тестов на следующий день. И все показали двойную полоску! Как женщины жили без тестов? Ходили к врачу? А врач, искоса глядя на их безымянный палец, выдавал свой постыдный вердикт: «Залетела».
Два дня напролёт я проплакала. Сказалась больной и продинамила Витю. Он собирался приехать ко мне. Но я запретила ему приезжать! Боялась, что выдам себя. Что он прочитает в глазах эту правду. И… странно, но мне было проще представить, что он разозлится. Чем то, что он будет рад.
Но ведь он будет рад? Я-то знаю! Сколько раз он делился со мной этой радостью, которой ещё не случилось. Рассуждал, как умён мой Давид. И как бы он воспитал своих… наших детей. Я молчала. А зря! Я должна была раньше сказать. Но о чём?
О том, что рожать не хочу и не собираюсь. О том, что жениться на мне не прошу. А зачем это всё? Наши встречи и наши объятия. Наше «гнёздышко», где всё говорит о любви. О любви…
Это слово теперь под запретом. Я запрещаю себе говорить, даже думать о нём. Я была им любима, желанна так долго. Непозволительно долгое время! Я отняла это время у Вити. Он истратил его на меня. А мог бы истратить на более зримые цели. Найти себе девушку. Ту, что подарит ему двух детишек, подарит семью, о которой мой Витя мечтал. Это буду не я.
Я не плачу. Все слёзы впитала подушка. О, как же много в ней слёз! По Илье. А теперь… и по Вите. Однажды я прочитала такую занятную фразу: «Любовь — это когда ты желаешь счастья любимому человеку, даже если он не с тобой». Я смеялась над этим, когда прочитала. А теперь не смеюсь! Это правда. Любовь — это дар и проклятие. Любовь — это слово и целый несбыточный мир.
«Ты должна отпустить», — убеждает мой разум.
«Ты должна удержать», — напирает душа.
Как же больно! Но выхода нет. Я пыталась представить нас с Витей, семьёй. Но столько «подводных камней» разбивают моё представление вдребезги. Он переедет ко мне? А что скажет Динка? А как сын воспримет тот факт, что у матери будет ребёнок «на старости лет»? Да и потом…
Время нещадно для женского тела. К тому же, родив, я истрачу последние силы, последний запал. Что останется? Куча растяжек, вдобавок к тем, что уже украшают меня. Отвисшие груди, которые мне удалось сохранить в мало-мальски приличной форме. Останется вечная тень увядания. В то время как Витя начнёт «хорошеть»! На него и сейчас смотрят девушки. А будут смотреть ещё больше, когда возраст его подойдёт к сорока. Ч и т а й н а К н и г о е д . н е т
