А вот что делать с делать с этим результатом, я не знала. Нет, мысли прервать беременность, у меня не было. Просто я никак не могла решить: сказать Рокотов о моем интересном положении или промолчать?
Очень хотелось промолчать, все-таки, если по правде, он меня бросил. И мне хотелось реванша. С другой стороны, он все равно узнает. Мы живем в одном городе, у нас общие знакомые. Кто-то да откроет ему глаза. И как я буду выглядеть? В том, что Егор захочет принимать участие в жизни собственного сына или дочки я не сомневалась, но совершенно не представляла, как это будет. А еще мне очень хотелось заботы и внимания. И что-то кто-то (ну не кто-то, а конкретно Рокотов) взял на ручки и крепко прижал. И сказал, что любит. И жить без меня не может. И очень рад тому, что у нас будет ребенок. Ведь понимаю, что это все гормоны, и все равно ничего не могу с собой поделать. Вот так, в сомнениях, слезах и соплях я провела еще несколько дней. А потом заставила себя собраться и поехала сдаваться. Глупо играть в надуманную обиду, вместе ребенка сделали, вместе и будем решать, как жить дальше.
Поначалу я планировала приехать к Егору в офис. Мне казалось, что это придаст беседе более деловой тон. Ведь я еду обсуждать будущее нашего ребенка. Никаких чувств и эмоций. Все строго и серьезно. Представила себя в кабинете Егора и поняла, что чуть было не совершила очередную глупость. А ведь всегда считала себя умной женщиной.
Наверное, я бы еще с неделю маялась и представляла себе невесть что, но разумная Лиза взяла верх над Лизой эмоциональной, села в машину и поехала к Рокотову домой. Надеюсь, ночует он дома.
В его окнах горел свет. Я припарковала машину и решительно пошла к двери в подъезд. А нажав кнопку домофона, вдруг запаниковала: а если он не один! Вдруг у человека романтический ужин и тут заявляюсь я: здрасьте, у нас будет ребенок. Сделала шаг назад, но домофон ожил, и мне не оставалось ничего другого:
— Егор, это Лиза.
И зачем-то добавила:
— Вяземская.
Он ничего не ответил, но дверь открыл.
Поднялась на его этаж, мысленно репетируя свою речь.
Рокотов стоял у открытой входной двери, загораживая проход. Не хочет впускать в дом? У него все-таки женщина?
— Добрый вечер, — поздоровалась.
— Добрый, — как-то настороженно ответил он.
И я неожиданно разозлилась.
— Нам нужно поговорить, — сообщила с вызовом. — Я могу войти, или будем выяснять отношения на лестничной клетке?
Мой тон его удивил, но Рокотов не стал ничего комментировать, а просто посторонился, пропуская меня в квартиру.
— Проходи.
Я вошла и тут же бросила взгляд на вешалку. Женских вещей там не было, но ведь это ничего не значит.
— В гостиную, — сказал Егор, закрывая дверь.
А мне очень захотелось заглянуть в спальню, чтобы точно убедиться, что он один. Желание было настолько сильным, что я поддалась ему и свернула на полпути. Открыла дверь, посмотрела на пустую кровать. Никого. Но ведь это ничего не значит. А друг она просто еще не пришла? Захотелось заглянуть в шкаф, чтобы убедиться, что там только мужские вещи.
— Что случилось? — спросил Егор.
Не зная, как объяснить свой интерес к его спальне, просто пожала плечами и пошла в гостиную.
— Кабинет и кухню смотреть будешь? — раздалось вслед.
— Обойдусь, — буркнула под нос, но Рокотов расслышал:
— Лиз, что все-таки случилось?
Я повернулась к нему лицом, посмотрела. Кажется, Егор изменился. Похудел? Или просто очень устал, вон и темные круги под глазами. И морщинка на лбу. Смотрит как-то странно, словно еле сдерживает себя. Перевела взгляд на его руки. Так и есть, кулаки сжаты так, что пальцы побелели.
— Не сердись, пожалуйста, — попросила его. — Я на минутку, сейчас уйду.
И зачем только пришла? Ах, да, о ребенке сказать. Смотрю на него и не знаю, говорить? Не говорить?
— Я не сержусь, — возразил Егор. — Может быть, чаю?
— Нет, — при мысли о еде опять стало подташнивать. — Я представляю, как это выглядит со стороны, но мы взрослые люди, и не сказать я не могу.
Замолчала, мучительно выискивая слова. Страшно. Нервы, как оголенные провода, того и гляди, полыхнут огнем. Умом понимаю, это все беременность. Это она делает меня такой беззащитной и уязвимой. Но ум здесь не при чем.
— Что сказать? Лиза, что у тебя случилось? Не молчи, ради бога, — начинает волноваться Егор.
Я открываю рот, что бы сказать про ребенка, а слова застревают в горле.
— Лиса, что случилось? — Рокотов делает шаг ко мне, кладет руки на плечи.
Движение такое знакомое. И я так давно не чувствовала его тепло на себе. Глаза, против воли наполняются слезами.
— Я беременна, — выдавливаю из себя и вижу, как широко открываются его глаза.
Вот и сказала. Теперь можно переходит к обсуждению деловых вопросов. Будет ли он принимать участие в воспитании? Как? Может, составить какой-нибудь договор? Мысли вихрем проносятся в голове, и я вдруг понимаю, что ничего этого не хочу. В смысле, по-деловому обсуждать с Егором нашего общего малыша. Я хочу быть с ним. Чтобы был дом. И свадьба. И белое платье. Наш малыш. Мальчик? Девочка? Да какая разница? Встречать утро, уткнувшись в любимое, теплое и надежное плечо. И каждый вечер ждать встречи. «Как прошел твой день?» «А твой?» Тихо-тихо: «Я люблю тебя». И в ответ, словно эхо: «Я люблю тебя». Одна жизнь на двоих.
От этих мыслей начинает кружиться голова, я становлюсь легкой-легкой. Если бы не его руки, надежно удерживающие меня, кажется, что я бы могла взлететь.
Егор открывает рот, что бы что-то сказать, но я не даю ему такой возможности. Просто прижимаю ладонь к его губам и, опасаясь, что сейчас решимость моя иссякнет, быстро выпаливаю:
— Женись на мне, пожалуйста!
44
С того момента, как в аэропорту я услышал от Лисы «ну, прощай», прошло чуть больше месяца. О том, что совершил ошибку, понял на следующий день, но упорно отказывался признаваться в этом даже самому себе.
Работал. Организовал ей охрану, на всякий случай. Не хотел ни с кем общаться. По вечерам, как придурок, караулил рыжую у ее дома, стоял под окнами. Престарелый Ромео.
Вовке Кипрееву, заикнувшемуся было о том, что зря мы с Лисой расстались, чуть не сломал челюсть. Больше он эту тему не поднимал и вообще старался со мной не общаться.
Спустя неделю, я всерьез стал подумывать о том, как бы наладить бизнес, чтобы можно было летать с Лисой. Если уж она так дорожит своей работой и жить не может без опасности, значит, буду рядом. Понимал, что глупость чистой воды, но готов был и на это. Мне было без нее плохо. Вот просто физически плохо. Так плохо, что даже курить не хотелось. Наоборот, от сигаретного дыма начинало тошнить. После того, как я чуть не надел пепельницу на голову одному из своих замов (ведь просил же не курить!), сотрудники перенесли курилку. Ага, на улицу. Кажется, даже на соседнюю. Некоторые вообще избавились от этой вредной привычки, молодцы.
Лиса вернулась из Сирии спустя несколько дней и больше никуда не ездила. Сидела в Москве. Пропадала, как и я, на работе. По вечерам в ее окнах всегда горел свет. Иногда, даже далеко за полночь. К ней никто не приходил. Несколько раз она ездила к родителям и деду, больше ни с кем не общалась. Это было странно, мне казалось, что такая женщина, как она — умная и красивая, должна вести более активный образ жизни.
На тридцать пятый день нашего расставания (да, я считал) меня посетила мысль, что так больше нельзя. Нужно поехать к ней и постараться поговорить. Узнать, чего она хочет. И сказать, наконец, чего хочу я. Мои желания сводились, в основном, к свадьбе (можно скромной, в узком кругу), тихой семейной жизни и детях в перспективе. Останавливало меня только то, что я примерно представлял, как Лиса отреагирует на мое предложение руки и сердца. Отстрелит чего-нибудь, как пить дать.
Сердце ныло практически постоянно. Я, конечно же, сходил к врачу. После полного обследования, узнал, что здоров, хоть в космос лети. В космос не хотелось, хотелось к Лисе. Мешала только мысль, что я ей не нужен. Наверное.
