– О праве человека на личную жизнь что-нибудь слышала? – процедила она. – Ну так и не лезь в мою! – Дочь зарыдала в голос и вдруг бросилась маме на шею. – Прости. Прости меня! Я просто…
– Знаю, солнышко. Все знаю. – Мишель погладила дочку по длинным густым волосам.
Все упали духом. «Семья разваливается на глазах», – думала Мишель, убирая со стола после ужина. Фрэнка целый день не было; он лишь позвонил предупредить, что задержится допоздна. Мишель накормила ребят – если можно так сказать, поскольку нетронутые отбивные отправились в ведро вместе с большей частью гарнира, – и в доме наступила тишина.
Вернув кухне первозданный вид, Мишель поднялась на второй этаж взглянуть, как там Фрэнки. Малыш, как всегда, играл в солдатиков под кроватью; из-под края покрывала торчала маленькая круглая попка в пижамных штанишках.
– Скоро спать, – мягко напомнила Мишель.
Попка вильнула – и только.
Дженна с головой ушла в борьбу не на жизнь, а на смерть, разворачивающуюся в самой убийственной из «видеострелялок». Мишель очень тревожили эти ежевечерние игры, ставшие любимым развлечением дочери. С другой стороны, возможно, лучшего способа для ребенка снять стресс не существует? Ей ли судить? Она как богу верила человеку, который предал не только ее, но и детей; человеку, который вступил в сделку, с дьяволом, поставив на карту их будущее. И вот это страшное будущее наступило.
Тяжело вздохнув, Мишель прошла на кухню и едва не вскрикнула при виде неизвестно когда вернувшегося мужа. Безмолвный и неподвижный, Фрэнк сидел за столом, уставив взгляд в пространство. Самое время с ним поговорить.
При свете трехламповой люстры кухня сияла снежной, почти до рези в глазах, чистотой; черная шевелюра Фрэнка была единственным темным пятном на девственно-белом фоне. Стоявшая на столе рядом с ним бутылка виски и ополовиненный стакан в руке стали для Мишель неприятным сюрпризом. Фрэнк редко брал в рот что-либо крепче кьянти. Сама Мишель, наученная горьким опытом матери, вообще не пила.
Выдвинув стул, Мишель села рядом с мужем.
– Фрэнк…
– Что? – безжизненно, глухо отозвался он.
– Я…
Как рассказать о находке в шкафу Дженны, о том, что ему больше нет веры? Как объяснить, что он разбил ей сердце, растоптал доверие, уничтожил семью?
Мишель смотрела на своего красивого, сильного, самого лучшего мужа и впервые видела его слабость. Фрэнк пошел на риск – страшный, смертельный риск – и проиграл. Но главное – он пошел на риск, не предупредив жену, а ведь рисковали-то они вместе. Знай Мишель о его планах, остановила бы любыми силами.
– Мы выстоим, – сказал Фрэнк.
Она уже не раз слышала эти слова и верила им… чаще всего верила. А сейчас поняла, что не хочет. На память пришли слова Энджи о Четвертой поправке. Фрэнк наверняка знал, не мог не знать, что у полиции есть против него неопровержимые улики. Когда его жену в наручниках и плачущих детей увозили из дома, он знал, кто тому виной; он помнил о бомбе, укрытой под половицами детской…
«Я нашла деньги, Фрэнк. Не знаю, что ты сделал, но ты виновен. Как ты мог?!» – собиралась сказать Мишель, но промолчала.
– Я целый день провел у Брузмана, черт бы его побрал, но так и не увидел мерзавца. Небось в гольф-клубе торчит, сукин сын. Сам с ним по средам раньше играл. – Фрэнк злобно мотнул головой. – Его помощники задали кучу вопросов, на которые я уже тыщу раз отвечал, а потом ткнули носом в кассету с показательным процессом. Завтра после обеда тебя вызывают. – Он вздохнул, сделал большой глоток из стакана и скривился. – Тьфу, крепкая, гадость!
– Я не пойду.
– Что? – В первый раз с того момента, как Мишель зашла на кухню, Фрэнк посмотрел ей прямо в лицо.
– Я не буду давать показания. Не могу.
– Какого черта ты несешь?! – хрипло, с угрозой протянул он. – Прошу тебя, Мишель, не начинай! Я провел чертовски дерьмовый день. Чертовски дерьмовую неделю. Чертовски дерьмовый месяц, в конце концов! Мне сейчас не до твоих капризов.
Мишель вспомнила свой день – слезы и угрюмое отчаяние детей, панический страх за них, за семью. Но рассказать об этом Фрэнку она не могла, как не могла и исполнить его просьбу.
– Я не буду давать показания.
Фрэнк вскочил на ноги, едва не опрокинув стул, и изо всех сил швырнул пустой стакан в стену. На кухонную стойку и на пол посыпались сверкающие осколки. Мишель ахнула – не только от неожиданности, но и от страха. Однако Фрэнк будто и не заметил испуга в глазах жены. Он навис над столом, вцепившись побелевшими пальцами в края, и сверлил Мишель взглядом, словно это она внезапно вышла из себя и принялась крушить посуду.
– Да ты совсем спятила?! Ты что, идиотка? Похоже, вокруг меня одни идиоты!
– Я не могу давать показания, Фрэнк. – На большее Мишель не хватило. Спроси же, почему не могу! Боюсь? Расстроена? Скажи, что невиновен. Заставь меня снова поверить, Фрэнк!
Мишель ожидала расспросов, клятв, даже слез и объятий. Она готова была признать, что все еще его любит, хотя ей трудно было бы сейчас произнести слова любви вслух. Но, уж конечно, она не была готова к тому, что произошло через несколько мгновений.
– Заткнись! – рявкнул Фрэнк. – Начхать мне на твои нервы и мигрени! Завтра ты появишься в суде, и точка!
Всем телом подавшись вперед, он ткнул кулаком в плечо жены. Удар оказался настолько мощным, что Мишель потеряла равновесие и слетела со стула. Угол стола, казалось, ринулся навстречу ее щеке – и миг спустя Мишель лежала ничком на полу, прижавшись разбитой щекой к усыпанному стеклянной крошкой паркету. Она не шевелилась. Все чувства умерли. Щека горела диким огнем, в виске застучало, правый глаз заволокла пелена.
Сколько раз за годы супружества Фрэнк прикасался к ней – с любовью, страстью, нежностью, желанием, – но никогда с желанием причинить боль. Даже в гневе он ни разу не позволил себе поднять на нее руку, и Мишель была уверена, что Фрэнк на насилие не способен. Что ж, это не первая и не единственная ее ошибка…
Мишель с трудом подняла голову и села, чувствуя, как что-то теплое стекает по щеке к подбородку. Правый глаз начал заплывать, но алые пятна на полу Мишель увидела. Она приложила ладонь к щеке, потом поднесла к глазам. Вся в крови, даже подушечки пальцев.
Фрэнк шагнул к ней. Снова ударит? Пнет ногой? Поможет подняться? Мишель не двигалась. Пусть хоть застрелит, ей все равно…
Фрэнк упал на колени рядом с женой:
– Боже! Боже правый! Ты поранилась! Ударилась о стол! – бормотал он, как будто винил мебель в несчастье Мишель. – Срочно нужно к врачу. Пусть зашьет или…
Опустив глаза, Мишель следила за расплывающимися по половицам каплями. Интересно, сколько раз я мыла этот пол? Да ты и впрямь идиотка. Вопроса важнее не нашлось?
