бой. Что могло сделать его таким? Как он мог из добродушного паренька, чьи голубые глаза вселяли в мою душу надежду на лучшее, превратиться в это?
Словно почувствовав мои мысли, он обернулся в пол-оборота. Его русые волосы, ниспадающие на лицо, были влажными – мужчина только что из душа. В его глазах не было ни одной эмоции, впрочем, как и всегда. От этого, Грех казался мне еще более пугающим.
– Чего встала? Раздевайся, – бросил лениво. Повернувшись, сделал пару шагов навстречу, но остановился.
– Ты ведь не думала, что я буду с тобой более нежным, чем Соболь?
Я не думала. Давно уже стараюсь не думать, не анализировать. Потому что запуталась невыносимо и не вижу выхода или конца этого жуткого лабиринта. Я продолжала смотреть на него, прижимая к груди остатки одежды.
– Ты убил своего амбала, ради чего? Тебе ведь плевать на меня, я для тебя как грязь, – припомнила его недавние слова. Я посмотрела на него с презрением. Может, он и самый опасный здесь. Пусть он решает, кому жить, а кому нет. Но я никогда не склонюсь и никогда этому человеку не увидеть в моих глазах теплоты.
– Ты стал таким отморозком, Грех. Ты лишил меня всего! Думаешь, что еще можешь сделать мне больно?
Я бросила на пол одежду. Выпрямилась, и гордо задрав подбородок, произнесла.
–Что хочешь, делай. Мне плевать.
Я видела в его глазах под тонной злости и гнева боль. Она просачивалась, сквозь броню. Он пытался ее спрятать за бокалом виски, который поднес к губам. Но сейчас он впервые напомнил мне прежнего Греха. И в этот момент в душе зародилась надежда. Крохотный огонек, едва различимый, но я уцепилась за него.
Резко приблизившись, он схватил меня. Сжал мое горло до красных пятен перед глазами. Повернул меня так, чтобы я видела наше отображение в огромном зеркале на стене. Грех коснулся губами моей шеи, заставив поежиться. Слишком нежно для него и от этого еще страшней. А потом он провел пальцем по моей шее. Ведя кровавую дорожку вниз, к груди. Обхватив правое полушарие рукой, сжал. До боли.
– Ты думаешь, представляешь для меня ценность? Думаешь, я стану слушать твои бредни? – его голос был садистски довольным. Он шептал эти слова, продолжая истязать мое тело касаниями пальцев. Он размазывал кровь по бледной коже живота, заставляя меня дрожать от страха.
– Я тот, кто убил твоего муженька. И свекра твоего тоже пришил я. А теперь я сделаю тебя своей. На колени… – прорычал, надавив мне на плечи. Я увернулась от его рук, отбежав на пару шагов. По щекам неумолимо текли слезы. Я ненавидела это животное.
– Нет! – процедила сквозь зубы, посмотрев на него исподлобья.
– Ты не сделаешь этого! Слышишь?! Я не стану это делать!
Он вытянул пистолет, направив мне в лицо.
– Назови хоть одну причину, чтобы я не убил тебя, – произнес с ленивой хрипотцой в голосе. Ему было плевать. И я знаю, в любую секунду он лишит меня жизни также хладнокровно, как и сделал это с моим мужем. Но я все еще надеялась, что где-то там, в глубине его черной души еще жив Гера Греховский. Тот самый, который однажды поймал Синичку. Тот, кто обещал звезды с небес, и за кем я готова была идти хоть на край света.
Я знала, что следующие слова послужат началом новой катастрофы. Но у меня не было другого выбора.
– Потому что Паша – твой сын. И если ты меня убьешь, ты никогда не сможешь увидеть его.
* * *
Он не верил мне. Не верил до последнего. А я уже и бояться перестала. Ни страха, ни паники, только тишина внутри. Смотрела на него и хотела только одного, чтобы все поскорей закончилось. Хочет убить – пусть делает это. Только скорей.
А он стоял надо мной, словно каменное изваяние. Огромный, с устрашающим видом. В одно мгновение казалось, что вот-вот и вцепится мне в горло. Или пулю в висок пустит – так и веяло от него ненавистью. А потом все менялось. Он вдруг таким слабым становился, полным боли и сомнений. Надежда на то, что я говорю правду, все еще не покидала его. При всей видимой силе и мощи, сейчас он был словно потерявшийся на темной улице мальчик. От того и злился сильно, от того и срывался на меня.
– Что ты сказала?! – подавшись ближе, сжимает мою шею. Кривится так, словно ему и смотреть на меня противно. А я кричу в ответ. Раз в сотый одно и то же.
– Паша твой сын!
Щурится зло. Губы кривятся в едкой улыбке. Отбрасывает меня в сторону, отходит.
– Ты врешь! Ты все врешь!
– Не вру! Хочешь, убей меня, но я не вру тебе! – кричу, потому что уже нет сил говорить спокойно. Нет сил оправдываться в том, чего не совершала.
– Там в Москве, я ждала тебя! Там я узнала, что беременна! От тебя! А приехал не ты ко мне! Приехал Валера! Мы вернулись в город. Я узнала про тюрьму и про то, что тебя хотят посадить. Я умоляла адвоката провести меня на свидание к тебе, но мне не давали! Я нервничала, переживала за тебя, и от нервов у меня открылось кровотечение! Меня положили в больницу, поэтому я не была на твоих похоронах! Я решила тогда, что жизнь твоего ребенка намного важнее, что тебя я не смогла спасти, так хотя бы он будет у меня… – ком, ставший в горле, не давал мне больше произнести ни слова. Самое болезненное из всей ситуации было полное неверие в его глазах.
– Это Кобзаря ребенок, – процедил он сквозь зубы, мазнув по мне арктическим взглядом.
Я поднялась с пола, подошла к нему вплотную. Я устала. Пошел он к черту!
– Кобзарь рядом был все это время. Замуж за него я вышла только когда Паша родился. И то, год еще мы были с ним будто соседи. Но, не смотря ни на что, Греховский, я жила одним тобой все эти годы, все эти дни. Я любила только тебя и Валера это знал. И заботился о нашем ребенке, как о своем!
Он схватил мои скулы, сжал их.
– Я не верю тебе, ты врешь! – прошипел у моего лица. Вырвалась из его хватки. Подняла с пола свою сумку. Выпотрошила из нее все содержимое. Из кошелька вытащила фотографию и швырнула ему в лицо.
Я смотрела на то, как он пялился в жалкий кусочек бумаги. Я
