глазами. Я сжалась, обхватив голову руками, слезы лились ручьем.
Выругавшись, он вдруг резко затормозил. Выскочил из машины, а спустя мгновение, дверь с моей стороны открылась, и его руки вытащили меня наружу.
Холодно. Больно. Дождь бил ледяными пулями. Он куда-то тащил меня. А я, вдруг придя в себя, начала упираться.
– Не убивай меня, Тайсон. Пожалуйста, хватит насилия! Хватит! – рыдала, воя от бессилья. А он тащил и тащил.
– Не доламывай то, что не сломал! Не разрушай!
Мне было так страшно, так холодно. Я упала на мокрую от дождя траву, я не хотела никуда идти. У меня просто не осталось сил ни на что.
Он опустился рядом со мной. Прямо на колени, на траву. Схватил меня за подбородок, но не больно. Гера взял мои скулы в ладони, уперся своим лбом в мой. Его руки были такими теплыми, но жесткими. Я не знала, что будет дальше. Я задыхалась от боли.
– Уже поздно, да? —проговорил он сдавленно. Я распахнула глаза и встретилась с его уставшими. Они были воспалены, в уголках глаз стояла влага.
– Может, получится все заново? По-другому?
Я прикрыла глаза от облегчения. Не убьет. Впервые за все время Гера сбросил броню. Впервые я видела его таким уязвимым. Я могла бы соврать ему. Дать надежду и оттянуть неизбежное. Но я не стала.
– Так больно слишком, – произнесла, прочистив горло. Мои губы тряслись и слова получались рваными. – Ты другой. Я любила Геру, но не Тайсона.
Он скривился. А потом его губы растянула улыбка.
– Знаешь. Я видел, как ты плакала там у могилы. И сегодня, когда я увидел сына на берегу моря. Когда увидел его глаза, я понял. Лучше бы я там, в могиле был, лучше бы ты оплакивала настоящего меня…
Я не могла смотреть на него. Поэтому зажмурилась.
– Но тебя там нет. Ты здесь. На руинах моей жизни.
Он молчал какое-то время. Продолжал держать меня в руках, ни слова не говоря.
– У меня ничего нет, Синица, – от этого слова дрожь по телу пробежала. Но я продолжала сидеть с закрытыми глазами.
– Раньше месть была. А теперь и ее нет. И твоей любви нет. Только презрение это в твоих глазах, да ненависть, – процедил сквозь зубы.
– Смотришь как на чудовище.
– А ты и есть чудовище, – прошептала, скорее для себя, чем для него.
– Но ты же знаешь всю правду…
– Знаю. Но это ничего не меняет. Ты -убийца. И рядом с тобой всегда будет насилие. Ты попал в этот мир и не выберешься. Рядом с тобой только смерть будет, больше ничего. Не ломай жизнь своему сыну. Не подвергай его такой опасности, прошу. Паша хороший мальчик, дай ему шанс быть счастливым. Дай ему жить спокойной жизнью. Умоляю тебя, Грех…
Он вдруг резко притянул меня к себе. Сжал в пятерню мои волосы и накрыл мои губы своими. Жестко и больно. А потом отстранился.
Я видела ее, я пила его боль. Я делилась с ним своей. Мы потерянные, мы проклятые. Мы никогда не сможем вернуть прошлое. И он, и я это прекрасно знали. Его глаза смотрели на меня сейчас так, как смотрели восемь лет назад. С нежностью. И мне было невыносимо от этого.
Он взял мою ладонь и вложил в нее что-то. Все это время Грех не сводил с меня глаз.
– Живи, Еся. Воспитывай сына. Ни одна сука не тронет вас. Уходи…
Я была растеряна. Раскрыв ладонь, увидела, что в ней ключи от машины.
– Я сказал, уходи! – взревел вдруг, оттолкнув меня от себя.
Поднялся на ноги. А я замерла, не в силах даже пошевелиться.
– Уходи, пока я не передумал! Пока мне настолько дерьмово, пока я способен на эту х*рню! Уходи, пока снова ублюдком не стал и отморозком! – он кричал так, что мои уши глохли.
– Не отпущу тогда! Сожру тебя, уничтожу! На части, бл*ть, раздеру, но не отдам. Убегай, уноси свои ноги!
В этот словно надломилось что-то в душе. Он стоял посреди ночи, под проливным дождем. Его мокрые волосы прилипли к лицу. Он был таким злым, таким разбитым. И я не стала ждать. Рванула в машину и дала по газам. Паша был дома. Не знаю почему, но я была уверена в этом. И я ехала прямиком к нему.
Грех остался на дороге. Одинокий и разбитый. Я чувствовал его боль, но я не подпускала ее к себе. В моем сердце было место только для одного человека. И сейчас я мчалась к нему.
Старые, ссохшиеся от времени листки бумаги. Неровно оборванные, из обычной тетради в клеточку. И на них мелким, неровным подчерком слова. Буквы расплывались перед глазами, капли то и дело падали на руки и на письма, но я упорно перечитывала их раз за разом. Все десять записок, десять посланий, полных боли и любви.
«Маленькая моя, родная. Ты держись там, ладно? Обещаю тебе, я выйду. Очень скоро выберусь отсюда. Никому не верь, что бы обо мне ни говорили. Я не делал этого. Я никого не убивал. Синичка, будь осторожна. Кобзарь – это все его рук дело. Он приходил ко мне вчера, пытался выяснить где ты, но я не сказал. Ты не переживай, все будет хорошо. Для меня самое главное – твоя любовь. У меня есть ради кого бороться. И я буду».
Перечитала снова. Это было самым последним. Датированное за день до судебного заседания. Прикрыла глаза, пытаясь справиться с нахлынувшей болью. Поднялась резко из-за рабочего стола бывшего мужа. Схватила семейное фото, стоящее на полке справа и швырнула его о стену. А потом крик взорвал голову. Пронзительный и страшный. Крик отчаяния. Крик беспомощной души, измаявшейся, потерявшейся. Как это больно, выбраться из-под тонны лжи и, наконец-то, вдохнуть кислород. Чистый, настоящий, без дурмана. Хорошо и адски мучительно. Легкие разрывает, ведь ты привык к тому, к отравленному, к лживому. Ты чувствуешь себя невероятно разбитым и сломленным. Но понимаешь, что обратно нельзя. Что нужно учиться жить так, привыкать к новым ощущениям. Привыкать к постоянной, изматывающей боли в груди. Но у меня есть тот, ради кого я должна бороться. Ради кого я должна жить. Мой сын. И я сделаю все, чтобы он был счастлив.
Конец первого тома
