– Я понимаю. Но ведь он уехал, этот твой ирландец. Он что-нибудь тебе обещал? Что он сказал тебе? – спросила Бабушка Ниндзя, а в глазах ее плескалось такое беспокойство, что Анну окатило холодной волной страха. Что бы ни было теперь впереди, будущее не было ни счастливым, ни добрым. Любой выбор причинит кому-то боль.
– Он ничего мне не обещал, – успокоила Анна свекровь. Она не стала говорить ей о том, что он сказал на прощание. Наверное, он просто шутил. Он сказал, что никогда еще за всю свою жизнь он не чувствовал ничего подобного. Ни к кому, никогда. «Это все по-настоящему», – сказал он. Нет, он несерьезно говорил все это. Такие вещи не говорят после пятидесяти часов знакомства. Только не легкомысленные гитаристы и волынщики.
– Вот видишь? Так что незачем Олегу знать об этом. Подожди недельку, ничего не делай, ничего не решай. Все само собой образуется. – Голос свекрови шелестел, как опадающая с деревьев листва. Анна кивала, пила чай и проваливалась в какое-то бессвязное, пустое, без мыслей, забытье. Похмелье от вина бывает невыносимым. Похмелье от неразделенной любви – страшно. Только теперь Анна вдруг начала понимать то, о чем ей много раз говорила Олеся. Она поняла, как это может быть – что она просто не в состоянии находиться далеко от Максима Померанцева, и не имеет никакого значения то, насколько он хороший человек, насколько честен он или влюблен в нее.
– Я пойду прилягу, – пробормотала Анна.
Свекровь кивнула. Отстала, умная женщина. Анна прошла в комнату, улеглась на диване рядом с письменным столом, за которым сидела Маша – она рисовала какой-то цветок акварельными красками, была сосредоточена и так очаровательна, с прикушенной от напряжения губкой, с румяными щечками. Анна смотрела сквозь прикрытые ресницы на любимую дочку и ни о чем не думала. А потом…
Раздался короткий переливистый звук – это пришла эсэмэска на телефон. Анна вздрогнула, и сердце ее стукнуло с такой силой, что стало почти больно. Анна одним рывком поднялась, села на диван и выдернула телефон из кармана, отчего он упал на пол, развалился на части и отключился.
– Черт, черт, черт. – Анна вдруг до ужаса перепугалась, что эсэмэска пропадет, что она сотрется из-за того, что телефон упал. Или что он сломался и совсем теперь не заработает. Но этого не случилось, аппарат был собран обратно, экран загорелся, и через две минуты Анна читала сообщение от Матгемейна, с незнакомого, длинного международного номера. Он писал:
«Если бы вы только знали, как я боюсь летать!» – Анна рассмеялась, закачала на компьютер свой любимый теперь Google, и по невидимым сетям полетел ответ.
«Как ты долетел?»
«Я думал о вас и нас всего полета», – немедленно ответил Матгемейн, и Анна буквально услышала его низкий бархатный голос сквозь неуклюжую грамматику летящих к ней фраз. Анна на секунду задумалась, отчего это он называет ее на «вы». Но потом она вспомнила, что Google всегда переводит слово «you» как «вы», для него разницы между «ты» и «вы» нет.
«И о чем же ты думал?» – спросила Анна.
«Я думаю, что я не могу жить без вас», – полетел немедленный ответ.
Через несколько минут Анна появилась в проеме гостиной, и лицо ее было таким счастливым, что свекровь похолодела. Анна ничего не сказала ей. О чем говорить, это всего лишь несколько SMS, ничего больше. Это просто слова на экране телефона, они не могут ничего значить, верно? Незачем нервировать близких раньше времени, подумала Анна. А потом вдруг подумала, что ведь еще несколько часов назад она клялась, что никакого «времени» не настанет для них с Матгемейном, что это все – ерунда, три дня сумасшествия и забытья, колдовство, не больше. Как мало нужно безумно влюбленной женщине для того, чтобы в ее сердце зародилась надежда.
– Ты же понимаешь, что не можешь уехать в Ирландию. Это же безумие, у тебя дети. Русские дети, Аня. Что вы будете делать в Ирландии?! А что будет, если у вас ничего не получится? Что ты будешь делать одна в Ирландии? – воскликнула свекровь с совершенно серым лицом.
– Меня никто никуда не зовет пока, – пробормотала Анна. – И речи об этом нет.
– Пообещай мне, что вы не уедете из России с каким-то неизвестно откуда взявшимся мужиком! Пообещай мне, в память о моем сыне! В конце концов, это его дети, и ты не можешь с ними так поступить только потому, что ты в кого-то там влюбилась. – Свекровь от волнения перешла на крик.
Анна растерянно посмотрела на старую женщину. Господи, как все сложно! Из кармана снова послышалась переливчатая трель. Пришло сообщение.
Нонна лежала на одной из четырех кроватей в просторной, светлой казенной палате Калужской областной больницы и думала о том, как же с ней такое приключилось. Иногда слезы наворачивались на глаза, и становилось жаль своей нелепой и бессмысленной жизни. Родилась, росла, дружила с Анной. Выросла без особых желаний, без какой-то Большой Мечты. Отучилась в институте, где никто также не страдал Большими Мечтами, получила место согласно штатному расписанию. Ненавидела учеников, с нежностью смотрела на физрука. Была уверена, что скоро этому придет конец и начнется настоящая жизнь. А оказалось, что это и была – настоящая.
Она всегда думала о подругах, заботилась об их благе, хотела как лучше. Только, как выяснилось, заставить человека делать, как ему же лучше, невозможно. Подруги отбились от рук – все без исключения. Да и ученики тоже – они жили своей жизнью, повлиять на которую Нонна была не в силах. А еще она учила детей языку, который толком сама не знала… Разговор с этим чертовым Матгемейном убедительно это доказал: она не поняла восьмидесяти процентов из того, что он лепетал, не сводя глаз с Анны. А кто-то утверждает, что ирландский английский – очень чистый, ближе к британскому. Что же будет, если Анна завтра притащит американца?
Что еще можно сказать о том, какой жизненный путь прошла она до того, как заняла больничную койку у окна?
Нонна со странной, приятной горечью занималась самоуничижением и самокопанием. Она вспомнила, что хотела построить дом на даче, но не построила. Деревьев тоже там не сажала, одни кусты. Кстати, смородина уже поспела, а ей ее теперь тоже нельзя. Особенно в виде варенья, которое она так любит. Еще она мечтала купить когда-нибудь отдельную квартиру, чтобы не жить с родителями. Но это, скорее, так – не столь уж и существенная мечта. С родителями было хорошо. Теперь вот она, как выяснилось, заболела диабетом и упала в обморок от гипогликемии. Что же дальше? Неужели это все? Вся ее жизнь?
– Так, девочки, температурку померяем? – спросила медсестричка, залетевшая в палату, где Нонна лежала с двумя пациентками, у которых были схожие проблемы. Нонна поставила градусник под мышку, перевернулась на другой бок и продолжила думать. Ей сказали, что с диабетом сейчас можно жить долгие годы и что переживать не из-за чего, но она все же предпочитала попереживать. Имеет право. Ей плохо, она совсем одна. Ее никто не любит и все бросили. Гадюки.
