Вскоре мы уже могли различить впереди покрытые снегом вершины Пиренеев. По обе стороны дороги согнутые ветром лежали кусты мимозы. Аннунген, любившая подремать в пути, устроила себе на заднем сиденье что-то вроде гнездышка. Там у нее была сложная система со всевозможными реквизитами. Красный чемоданчик для косметики, французский модный журнал, «Любовь порядочной женщины» Элис Манро[26], фотографии их с Франком дочек, вязаная кофта, плед, недоеденная французская булочка, оливки в баночке с завинчивающейся крышкой, французская ветчина и сыр, который, судя по запаху, хранился не слишком тщательно.
— Что теперь будет делать Франк? — без всякого вступления спросила Фрида.
— Что ты имеешь в виду? — Аннунген наклонилась к нам.
— Он попробует разыскать тебя. Испугается, что люди, которые охотятся за деньгами, найдут тебя раньше него, — сказала Фрида.
— Ты так думаешь? — В голосе Аннунген звучала надежда.
Мне было не по себе. Что-то подсказывало мне, что наша поездка будет еще менее предсказуема, чем все предыдущие.
— Кто знает, что ты уехала из Норвегии? — спросила Фрида.
— Никто, кроме мамы и сестры. Они не меньше меня боятся тех, кто мне угрожает. Мама сказала, что она пустит слух, будто Франк спрятал деньги у какой-то дамы в Холменколлене.
— Как же она это сделает? — спросила я.
— Мама — большая специалистка по распусканию слухов. Ты даже себе не представляешь!
— А Франк что-нибудь говорил о том, где он спрятал деньги? — осторожно спросила я.
— Франк не прячет деньги, он их тратит, — твердо сказала Аннунген.
— Ты ведь приехала сюда не только из-за этих денег, — заметила Фрида.
— Да, это связано… связано с его дамами, это уже ни для кого не новость. Честно говоря, так было всегда. Но раньше он никогда не жил ни у одной из них. Он всегда говорил, что не хочет жить ни с кем, кроме меня и детей. И вот теперь…
— И ты не выставила его за дверь? — удивилась Фрида.
— Конечно, я рассердилась, узнав, что он завел еще одну даму. Но ведь я сердилась и раньше, хотя он жил дома. И вот теперь! Когда эти страшные люди звонили днем и ночью и угрожали мне! Как раз в это время он уехал! Должна признаться, я была очень разочарована. Очень… — сказала Аннунген и громко высморкалась.
— Ты хочешь сказать, что знала… об эскападах Франка и тебя это не задевало? — спросила я, пытаясь, чтобы мой голос звучал как можно равнодушнее.
— Конечно, задевало! Но ты не знаешь Франка! Все это… все это ничего для него не значило. Все эти его дамы. В какой-то степени они входили в распорядок дня. Как и бега на ипподроме. Это помогало ему выдерживать старую рухлядь, которую ему приходилось вечно чинить, полировать и приводить в порядок. И еще платить за нее, а потом опять продавать! Не понимаю, как он мог все это терпеть? Видишь ли, он в известном смысле дитя природы. Его не переделаешь. Но должна признаться, что смириться с его последней дамой мне было труднее всего. Она даже звонила мне по телефону и спрашивала, где он. «Скажи своему мужу, что мне нужна его помощь, чтобы избавиться от хлама моей тети!» — передразнила Аннунген. — Она отвратительна. Считает, что распоряжается всем миром только потому, что живет в безобразной старой вилле на Холменколлене. Я съездила по оставленному ею адресу, чтобы увидеть все своими глазами, когда заподозрила, что ей нужен сам Франк, а не его помощь. Пусть не воображает, что заполучит Франка, чтобы он подстригал ее огромный газон! Он не из таких! Под каблуком у нее он никогда не окажется! Но, Господи, он такой добрый! Он единственный, кого я в жизни выбрала, — грустно сказала она.
— Ты знаешь всех его любовниц? — неосторожно спросила Фрида.
— Нет, конечно, не всех. Но, к примеру, ту медицинскую сестру из Мосса, которая как будто должна была сообщить о приеме врача, когда я ответила по мобильному телефону Франка! На такие крючки я никогда не попадаюсь. Он никогда не болеет. Кроме того, он мне обычно говорит о своих болезнях. Я знаю, даже если у него болит зуб, Франк не любит страдать в одиночку. Он считает, что болезни нужно переживать вместе. Однажды мы сидели с ним в «Арлекине», и я заметила, как незнакомая женщина разглядывает меня с улицы. Я была вне себя. Она стояла там и смотрела на меня, будто я у нее что-то украла! Но хуже всех была старая карга адвокатша из роскошной виллы в Скарпсну, которая делала вид, что должна помочь ему выйти из долгового кризиса. Но у Франка почти нет никаких деловых бумаг. Они повергают его в дрожь. И меня, между прочим, тоже. Мне они все кажутся фальшивыми. Я признаю только те, у которых есть переплет, — вздохнула Аннунген.
Фрида вела машину между линиями разметки, держа руль обеими руками. Я привыкла говорить с ней на любую тему в любое время. Теперь все изменилось. Я уже не могла поделиться с ней мыслью, что мне, например, кажется, будто Аннунген — это клон Тарзановой Джейн и Джейн Фонды и что она, безусловно, красивее и симпатичнее нас обеих. Ее философское отношение к изменам Франка превосходило все, что я могла себе представить. Когда неприятное чувство, вызванное рассказами о Франке, постепенно улеглось, я испытала облегчение, что Аннунген не узнала меня после того эпизода у окна «Арлекина».
Труднее всего мне было смириться именно с ее невероятной женственностью. Жаль, что она не появилась у нас еще в Берлине, она бы заткнула за пояс всех красоток Кройцберга. Я так и видела их спортивные шапки, шарфы ручной вязки и практичные сапожки, тогда как Аннунген обожала босоножки на высоком каблуке с ремешками, которые завязывались над щиколоткой и стоили в Каннах целое состояние. Я чувствовала, что у Франка было немало счетов, касающихся именно подобных вещей. И мысленно похвалила его за то, что он ни разу мне на это не пожаловался. Вообще, должна сказать, что лояльность и спаянность этой супружеской пары были достойны восхищения. Мне было стыдно, что я оказалась одной из тех женщин, одной из будничных привычек Франка, которые осложняли их брак.
Во время остановок Аннунген покупала нам воду и сладости. Она взяла на себя мои обязанности и следила за тем, чтобы в термосе всегда был горячий кофе. Утром она готовила нам в дорогу бутерброды, чтобы мы в любую минуту могли остановиться и поесть. И доставала из салфеток вкуснейшие лакомства.
После того как мы проехали испанскую границу, она, не дожидаясь вопросов, начала опять рассказывать о Франке. Я этого боялась. И вместе с тем вся поверхность моего мозга словно покрылась присосами, ловя подробности. Аннунген и раньше знала, что Фрида была немного знакома с Франком, поэтому Фриде было легче, чем мне. И меня это раздражало. Меня вообще раздражало, что мне приходится нести тяготы и играть какую-то роль, чтобы не выдать себя, тогда как они обе чувствовали себя совершенно свободно. Раздражало, что я должна писать, тогда как Фрида могла делать все, что ей хочется.
