Но еще хуже было, если я не могла писать и должна была все свое внимание сосредоточивать на том, чтобы не забыть того, что мне следует записать. Когда же все было спокойно и я могла делать записи, у меня появлялись мысли, которые и записывать-то не стоило. Или бывало, что Аннунген говорила без передышки. О Франке! А если я чего-то и не могла делать под ее болтовню о нем, так это делать записи.
То, чего я не могла сделать из-за столь тесного общения со своими спутницами, значительно ухудшило качество моей жизни, если можно так выразиться. Как раз когда это качество было далеко от идеала, насколько я помню, я все-таки сумела, если не обрести покой, то восстановить равновесие. Для этого пришлось разумно использовать свои силы. Неожиданно я поняла, что Аннунген живет совершенно иначе. Она не берегла сил и не мучила себя горем или ревностью и, тем не менее, завидным образом держалась на плаву. Как это у нее получалось?
После ланча я сидела в машине и думала о том, что Фрида поручила мне проинтервьюировать Аннунген, чтобы узнать как можно больше о Франке. Потому что действие романа должно было оправдать его название. Часто названия вызывали во мне чувство, будто я смотрю на сухой фонтан, который неожиданно начинает бить, и солнце расцвечивает его всеми цветами радуги, а я при этом остаюсь пассивным наблюдателем. Или оно казалось музыкой, завладевшей моей душой. Она внезапно обрушивалась на меня, мне не хотелось защищаться, и не было в этом иного смысла, кроме живущей в том названии поэзии. Например, «Послеполуденный отдых фавна».
— Кто остался с твоими детьми? — спросила я, считая, что это хорошее начало для интервью.
Наступила мертвая тишина. Покрышки шуршали об асфальт, шумел ветер.
Аннунген наклонилась вперед, прикрыв голову руками, и издала какой-то приглушенный звук.
— Прости! — быстро сказала я.
— Сестра и мама, — сказала она, наконец, едва слышно.
— Писателя занимают дети и родители, но он не хочет писать об этом, — сказала Фрида и наградила меня в зеркале сердитым взглядом.
— У тебя есть дети? — спросила Аннунген, втянув носом воздух.
— Был один ребенок, но он умер, — ответила Фрида и переключила скорость.
— Бедная! — испуганно воскликнула Аннунген. — Тебе тяжело говорить об этом?
— Да, не стоит… Не сейчас… Это случилось уже давно, — пробормотала я.
— Покажешь мне фотографию?
— Нет, — сказала я, будучи не в состоянии придумать ничего умнее.
Аннунген заплакала. Она как будто пыталась разделить со мною мое горе. Мне бы надо было погладить ее по щеке и сказать, что она не должна принимать все так близко к сердцу. Вскоре она высморкалась и немного успокоилась.
— Я не привыкла к тому, что у каждого свое горе. Я так эгоистично переживаю свои беды, что забываю, что плохо не только мне.
— В этом ты не одинока, — сказала я.
— Я знаю только, что ты пишешь книги, и больше ничего. И вдруг я узнаю, что ты потеряла ребенка!
— Давай лучше поговорим о книге, о которой я говорила тебе по телефону, — предложила Фрида.
— О чем эта книга?
— О нас, конечно, — весело ответила Фрида.
— Это правда?
— Не совсем, — буркнула я.
— Как интересно! А я могу тебе чем-нибудь помочь?
— Конечно, — без энтузиазма сказала я.
— Я могу рассказать, как любовь может измениться всего за несколько лет.
— Ты уверена, что тебе этого хочется? Чтобы в мою книгу попали твои личные переживания? — усомнилась я.
— Любовь — это не личное, это общее. Я буду рада, если смогу кого-нибудь чему-нибудь научить. И не думай, будто я собираюсь упрекать Франка. Мне бы это и в голову не пришло!
Не знаю почему, но я подумала, что блокнот мне сейчас ни к чему. Аннунген удобно устроилась на заднем сиденье, скрестив ноги и прикрыв глаза.
Иногда она поднимала руку и браслеты на запястье звенели, пока она пальцами расчесывала льняные волосы.
— Франк — самый теплый и внимательный человек из всех, какие мне встречались. О его внешности говорить не стоит, он очень красив. Свою любовь он проявляет всегда и во всем. Делает подарки. Говорит комплименты и обращает мое внимание на какие-то мои черты, о которых я и не подозревала. Это восхитительно. Мы встретились в Валере семь… нет, восемь лет тому назад. На скале. Я не была с ним знакома, но я его заметила. Он был коричневый от загара и без конца нырял. Он плавал кролем, или на спине, или просто качался на волнах, чтобы неожиданно, набрав скорость двумя ударами ног, пронестись в воде точно торпеда. Мне хотелось его. Сухого или мокрого.
— Мокрого? — удивилась Фрида.
— Ну да. Ведь он почти не выходил из воды. Франк вообще лучше всего чувствует себя в воде. Говорит, что в воде ему выжить легче, чем на суше.
— Все зависит от обстоятельств, — заметила Фрида.
— Как бы там ни было, я поняла, что мой небольшой опыт в любви, который я приобрела одновременно с занятиями, был на уровне воскресной школы. Я могла бы, например, рассказать об одном дипломированном экономисте из Саннефьорда. Мама считала его красивым и смелым и была уверена, что он далеко пойдет в жизни…
— Пожалуйста, не говори так. Я не люблю слушать о людях, которые далеко пойдут в жизни, — перебила ее Фрида.
Мне показалось, что Аннунген с ее доверчивостью не понимает Фридину форму общения. Во всяком случае, она не приняла это близко к сердцу, как обычно принимала я. Но, по-моему, Фриде не следовало подчеркивать пошлости, сказанные Аннунген.
— Слава Богу, есть мужчины, которые не любят тянуть время, — звенящим голосом продолжала Аннунген. — У нас не было места, где мы могли бы уединиться. Мы сделали это под кустами. Сама не понимаю, как я могла вести себя столь… неприлично! Ведь я получила такое хорошее воспитание! Мама всегда говорит, что в любой страсти присутствует грех. И что это корень всякого зла. Теперь, правда, говоря об этом, она в первую очередь имеет в виду деньги. Но тогда она еще ничего не знала о Франке. Он был так опытен, что наша страсть выглядела естественно и безгрешно. Я могла все свалить на него. И таким образом мой грех ограничился бы тем, что у меня было до Франка. А не любовным актом с ним. Ведь любовный акт дан нам Богом. Правда? Разве не странно, что можно целиком и полностью забыть все, чему тебя учили? Я первый раз поцеловалась, когда кончала гимназию, опыта у меня не было никакого.
— Вот этому я не верю, — сказала Фрида.
— Честное слово! Всю гимназию и до встречи с Франком, я думала только о том, какое значение для будущего имеет хороший аттестат. Конечно, я могла бы совместить это с умеренной половой жизнью, если бы мне попался подходящий человек. Но только не под кустами!
