Он нетерпеливо вздохнул.
— Разве я выгляжу искателем приключений? Хотите, я покажу вам мою журналистскую карточку? Ну хорошо, я покажу вам кое-что еще… Он перестал танцевать, обдумывая свою идею, сравнительно дешевую идею, но ничего другого не приходило в голову. — Давайте присядем на минутку.
Он посадил ее на один из маленьких столиков, сам сел на соседний, чуть придвинув его, и вытащил бумажник.
— Гляди-ка! — смеясь, сказала она. — Вижу, что вам нечем заняться и вы в самом деле ищете приключений. Но я ведь сказала вам, что не хожу с клиентами.
— Да постойте! Я достал бумажник не для того, чтобы предлагать вам деньги. Я хочу показать вам один документ, чтобы вы поверили, что я, как обо мне иногда пишут, серьезный, достойный уважения фотограф. Вы слышали о журнале "Ярмарка тщеславия"?
Джим Кэй достал из бумажника листок, свернутый несколько раз и протянул ей.
— Смотрите.
Она взяла листок, развернула его и прочитала, но выражение се лица мало изменилось, даже, пожалуй, стало более недоверчивым. В руках у нее был чек компании на восемьсот пятьдесят долларов от журнала "Ярмарка тщеславия", выписанный на имя Джима Кэя за фотоработы.
— Восемьсот пятьдесят долларов! Ничего себе! Только за то, что вы сделали фотографию? В таком случае, думаю, можно и вправду не возвращать вам ваших билетов.
— Ну а я думаю, что могу себе позволить раскошелиться и купить нам по гамбургеру, поскольку не испытываю финансовых затруднений, — сказал он, смеясь.
— Ладно, серьезный и достойный уважения фотограф, так и быть, позвольте себе это.
Ночь стояла тяжелая. Весь день небо предвещало бурю, но она все еще не собралась разразиться, — в этой части света бури часто только приходят к назначенному времени, но, постояв над вами, так ни на что и не решаются и проходят мимо. Звезд видно не было, а на месте луны мерцало только тощее серебрящееся пятнышко. Огни нижней части Лос-Анжелеса пробивались в мозг через раздраженные зрительные нервы разными сообщениями: слово "Шевролет" вспыхивало побуквенно, с косым сиянием и триумфальной серией коротких вспышек, образующих слова Лучшие шины"; в другом месте вам сообщалось о чем-то, что "Не имеет медицинских противопоказаний"; бесконечно более честолюбивый шедевр царствовал еще выше, прямо в небе, изображая женщину, попавшую под дождь: ее зонт мгновенно раскрывался, обнаруживая этикетку; еще выше были только размашисто начертанные красным неоном слова: "Иисус нас спасет, Иисус нас спасет". А над тем местом, где в темноте расположился Голливуд, пара прожекторов обшаривала глубины небес в тщетных поисках неизвестно чего. Джим Кэй и девушка подошли к пересечению Весенней и Восьмой, где он припарковал свой взятый напрокат "паккард".
— Куда бы вам хотелось пойти? — спросил он, заранее радуясь приятной возможности повести девушку в такое место, где она, возможно, никогда не была. — Может, в ночной клуб?
— Нет, что вы! В этой одежде?..
— Вы прекрасно выглядите.
— Нет, нет, нечего и думать… давайте просто съедим по гамбургеру, как вы и предлагали.
— Прекрасно. Где?
— Где-нибудь около океана.
— О'кэй. Там есть пара мест возле пристани Санта-Моники. Кафе-поплавок? Или "Нэт Гудвин"?
— Это ведь все места, куда ходят кинозвезды. Я читала в газетах… Нет, что-то меня туда не тянет.
— Хорошо, поедем куда-нибудь. По дороге множество разных мест. Вы можете выбрать, какое хотите. Своим посещением мы сделаем это место знаменитым. Ну как?
— Вы смешной, — сказала она, садясь в автомобиль, дверцу которого он придерживал.
— Почему?
— Не знаю. Просто… Смешной, и все тут.
Он не понимал ее. Она будто удивлена тем, что он знаменитый фотограф; она поверила в это, но его изменившийся в ее глазах статус не изменил ее отношения к нему. Она осталась все так же недоверчива, и это слегка задевало его, поскольку многие девушки везде и повсюду узнавал его и оборачивались, когда он проходил. Свернув с Гранд-авеню, он не поехал, как хотел сначала, по дороге к Санта-Монике, а выбрал маршрут, пролегающий по бульвару Сансет. Девушка спокойно и как-то уютно сидела рядом, не чувствуя, очевидно, себя обязанной поддерживать беседу. И хотя она была серьезна по отношению к нему, когда она смотрела на него, то едва ли не так же, как на тех, других мужчин, с которыми танцевала, которые тесно прижимали ее тело, получая, видимо, от этого какое-никакое удовольствие. А вообще она смотрела больше в окно автомобиля.
— Я люблю ездить, — сказала она через некоторое время. — Люблю само это ощущение: едешь куда-то…
— Вам много приходилось ездить?
— Не очень. Но больше всего мне нравится ездить одной.
— Вы водите машину?
— Да.
Он немного удивился, но расспрашивать ни о чем не стал.
Возле Голливуда, у Виноградной, где они увидели статистов, уже с вечера сидящих здесь на каменной скамье под перечными деревьями, чтобы оказаться первыми у дверей киностудий, когда их откроют, — нежная печаль осенила лицо девушки и осталась на нем. Это придавало странную причудливую остроту ее взгляду, так что взгляд начинал казаться принадлежащим другому лицу, к ее лицу он как-то не подходил. Чтобы носить такой взгляд, лицо должно быть более основательным, с прочным костяком, а здесь — лишь нежный овал с плавными покровами юной кожи, глядя на которые как-то не думаешь, что под ними находятся кости.
Голливудский бульвар был почти безлюден; Джим Кэй думал, как удручающе провинциально выглядит иногда местность, как некий закоулок, затерянный вдали от главной магистрали, не слышащий ее гула. Несколько юнцов околачивалось у фасада Египетского павильона, разглядывая портреты Ниты Нэлди и Рода ла Рокки, возле отеля "Голливуд" останавливались такси и лимузины, выпуская стайки людей в вечерних туалетах, чей смех и прощальные возгласы перелетали через утреннюю свежесть зеленых газонов, разрушая унылую тишину, и постепенно затихали в колоннаде здания, укрытого деревьями. Он поехал быстрее в сторону Санта-Моники. Океан был тих и темен. Девушка сказала, что она не голодна, и предложила пройтись и просто подышать воздухом. По дороге у взморья, идущей вдоль пляжей, он поехал медленнее, чтобы она могла увидеть дома кинозвезд. Когда они проехали немного, он остановил машину, они вышли и побрели через песок, потом шли вдоль океанского берега, по ту сторону прибоя. Так они добрели до высоких ворот, укрытых пальмовыми деревьями, раскидистыми и высокими, и живой изгородью кустарника, ворота днем и ночью охранялись патрулем "Пасифик-Палисада", в глубине которого стояли дома кинозвезд, казавшиеся Джанет Деррингер бастионами непроницаемого мира. Случайно взглянув в просветы затейливой кованой решетки массивных ворот, можно было мельком увидеть каких-то мифических людей, пересекающих неогороженную часть автомобильной дороги или появляющихся на лоджиях верхних этажей, чтобы осмотреть свой личный вид с лоджии, свою личную часть небосклона. Еще дальше, слегка размытая расстоянием, звезда?.. Очевидно, звезда — белые лисьи меха, окутывающие изнеженно-млечные плечи, султан белых перьев над тесно прижатой маленькой черной шапочкой; она садится на заднее сиденье черного "роллса" с откинутым верхом. Ее шофер в черной кожаной куртке и черных кожаных крагах открывает тяжелые подъездные ворота ее дома.
