— Чем же ты так её обидел? — не оставляет попыток разрядить обстановку Горский. Он понимает, что мне не до разговоров. Он, как и я, видел обеспокоенный взгляд охранника в Лисицыно, несмело рассказывающего про босую девчонку с огромной сумкой наперевес и связкой ключей, зажатой в ладони. Он не меньше моего сейчас проклинает каждую секунду чёртового затора, перед которым мы бессильны.
— Не знаю, — сжимаю голову руками, раскачиваясь взад и вперёд. — Я её обидел, Коль. Сильно. Слишком поздно понял, что она для меня всё.
— Бывает, — бубнит Горский, явно собираясь завести разговор по душам, но мне не до него.
— Что там Миронов? — резко меняю тему.
— Выехал уже. Ему до центра минут пять. Нормально всё будет, Лер.
Рука Горского приземляется на мою спину, по-отечески притягивая к себе. Не сопротивляюсь. Знаю, что для Коли я сродни сыну, и мою боль он проживает как свою.
— Вроде потихоньку рассасывается, — бурчит спереди водитель, начиная неспешное движение. Но такими темпами до дома Макеева мы доберёмся к ночи…
— Амиров! — рычит Коля, когда я вновь закипаю. — Нет отсюда другой дороги! Нет! И вертолёта у меня тоже нет! Гена уже на подходе!
Слышу. Понимаю. Но смириться с вынужденным бездействием не могу. Чую, что нужен ей. Кручу в руках телефон, но отчего-то снова набрать её номер не решаюсь. Знаю, что бессмысленно. Не ответит.
Автомобиль прётся со скоростью черепахи, и это несмотря на то, что своей огромной мордой и наглыми сигналами заставляет обычных водил пропускать нас вперёд.
— Да, Ген, – раздаётся голос Горского, а я застываю, вслушиваясь в каждое слово, цепляясь за обрывки ничтожной надежды, что Рины у Макеева нет.
— Нет, ломать не надо. Нет! — Колин голос напряжён, а значит ни черта хорошего. — По камерам пока посмотри. Часов с двух до трех ориентировочно. Да. Серая толстовка, сумка чёрная спортивная. Да. Жду.
Он скидывает звонок и смотрит на меня с невыносимой жалостью, от которой всё внутри скручивается в тугой узел.
— Не молчи, — понимаю, что не дышал всё это время. — Она там?
— Хрен его знает. Там тихо всё. Макеев дверь не открыл. Может, его и дома нет.
А может… Гоню мерзкие мысли из головы, а сам не выдерживаю и вновь набираю Арину. Правда, вместо длинных гудков на сей раз слышу равнодушный женский голос:
« Аппарат абонента выключен или находится вне зоны действия сети»
— Коль, пусть выносит к дьяволу эту дверь! Она там, я чувствую…
— Блядь, — рычит он. — Угомонись! Это не тот дом, где запросто можно с пинка снести дверь! Да и Гена не терминатор. Если окажется, что Кшинская там, тогда и выломаем ту к чертям собачьим. А пока тихо сиди!
— Валер, десять минут, — подаёт голос водила. — Ща по обочине до поста проскочим, а там уже вроде и свободно.
Десять минут в неизвестности кажутся вечностью. Но Егор не обманул: возле элитной новостройки Макеева наш джип тормозит в точно указанное им время. Бешено залетаю в подъезд и буквально сразу упираюсь в знакомую расфуфыренную физиономию мачехи Рины.
— Вот так встреча, — не верю своим глазам. Какого лешего эта мымра здесь забыла?
— Я так и знала, что это твоих паршивых рук дело, Амиров! – шипит ведьма, скривив и без того несимпатичное лицо.
Но стоит к ней приглядеться, как замечаю, что её руки дрожат, глаза покраснели, словно совсем недавно она плакала, да и волосы в полном раздрае, что жене Кшинского совершенно несвойственно. Следом за Снежаной появляется массивная фигура Гены.
— Здорово, — ухмыляется тот. — Вот случайно встретил на парковке уважаемую Снежану Игоревну, вежливо предложил обождать такси в моей компании, а она и согласилась. Верно, Снежана Игоревна?
— Вы мне за все ответите! – крутит пергидролевой башкой стерва. — Оба!
— Ген, Рина здесь? — до жены Кшинского мне нет никакого дела. Змеиный клубок с её участием я распутаю позже. Сейчас меня волнует только мелкая.
— Тут смотри какое дело, Валер, — вздыхает Миронов. Видно, профилактическую беседу со стервой он уже провел. — Арина Петровна Кшинская зашла в этот подъезд в 14.42. А многоуважаемая Снежана Игоревна вышла из него в 15.25 и утверждает, что с падчерицей своей не пересекалась.
— Всё верно! Дом большой, откуда я знаю, куда эта дрянь пошла…
— Зато я знаю, — еле сдерживаю себя, чтобы не придушить тварь.
— Снежана Игоревна, а я вам повторяю, — давит Миронов. — Либо вы даёте нам ключи от квартиры Макеева, и тогда я сделаю вид, что вас здесь не было, либо эту чёртову дверь мы выбиваем к ядрёной фене, и если девчонка оказывается там, да и ещё, не дай бог, с ней не всё в порядке, вы пойдёте, как соучастница. Я позабочусь, вы же меня знаете!
Миронов, улыбаясь, подмигивает Снежане: конечно, они наверняка пересекались ещё во времена Соболева. И именно эти воспоминания былых лет не дают стерве усомниться в правдивости угроз Гены.
— Я просила его не трогать Рину, — пищит Кшинская, несмело протягивая ключи, и начинает что-то щебетать в свою защиту. Только я не слышу. От её слов к горлу подкатывает тугой комок: мои худшие опасения обретают реальные очертания. Выхватываю ключи и, под окрики Горского и Миронова обождать, несусь к лифту.
Я смутно помню, как поднимаюсь на нужный этаж, отыскиваю дверь в квартиру Макеева, проворачиваю ключом замок… В памяти стёрлось всё, кроме её пронзительного крика и шквала матерных грубых слов, адресованных остервенелым голосом Макеева Рине.
Белый ковёр.
Чёрная лестница.
А следом страшная, останавливающая сердце картина, со всех сторон множимая зеркалами: Рина, скрючившись, лежит в углу небольшого коридора и, обхватив руками голову, пытается увернуться от безжалостных ударов Паши. В запале своей ярости тот не слышит моих шагов и продолжает заносить огромный кулак, чтобы обрушить его на маленькую, глупую, беззащитную девочку. Мою девочку…
В своей жизни я видел многое. Да и сам зачастую творил вещи порой неоправданно жестокие. Но с такой безрассудной агрессией по отношению к женщине я встречаюсь впервые. Внутри что-то щёлкает, обрывается, ломается.
А потом я ломаю его. Сначала, не раздумывая, оттаскиваю от девчонки, затем с силой спускаю ублюдка с лестницы, пересчитав его башкой каждую ступеньку. И наконец просто бью, как минуту назад он позволял себе бить Ринку, только более агрессивно, жестоко и безжалостно. Именно так, как заслуживает эта свинья.
На Макееве нет живого мест, его стоны и мольбы перестать проносятся мимо ушей. Я глух и абсолютно слеп в животном желании убить гада.
Но, увы, этому не дано свершиться. Подоспевшие Миронов и Горский под дикие визги Петиной жёнушки оттаскивают меня от ублюдка, даруя тому жизнь, а меня уберегая от неминуемого срока…
— Дальше мы сами, — орёт в ухо Горский, пока Гена, обхватив меня руками, продолжает оттаскивать от еле дышащего Макеева. — Девчонкой займись, Лер! Ей тут не место! Посмотри на неё!
А я не могу! Глаз поднять на неё не могу, проклинаю себя за всё: в том, что она связалась с этим ушлепком только моя вина! Моя! Больше ничья!
— Уведи её отсюда, — продолжает Коля. — Отвези к врачу. Домой. Не знаю. Этот урод больше её не тронет. Всё позади, Лер! Всё позади!
— Горыч, давай сам отвезу. Знаю, где она живёт, — подливает масла в огонь Миронов. — Куда Лерой в таком состоянии? Девчонку передам Кшинскому и вернусь. Они уж потом сами пусть решают ехать им в больницу или нет.
— Только не домой, – трясу головой, отгоняя морок слепой ярости. — Там гадюшник не менее опасный, чем здесь.
А затем сбрасываю с себя руки Миронова и перевожу взгляд в сторону второго этажа, встречаясь с огромными, утратившими свой озорной блеск изумрудами Рины.
— Я сам, — бормочу глухо и отталкиваю от себя мужиков, а затем иду к ней.
Впервые в жизни мне не удаётся сдержать слёз. Они обжигают, щиплют, кислотой разъедают глаза. Рина неуверенно стоит, навалившись на зеркальную стену, и смотрит в упор. Хрупкая, почти прозрачная. А я никак не могу понять: за что? Как можно было руку поднять на неё. Мелкую. Беззащитную.
