— Какой братвы? — опешила Катя.
— Такой… За идиотов нас тут не держи… Ты свои мозги все уже пропила да проширяла, так что расколем в два счета.
«Час от часу не легче… Наверное, это у него мозги опухли от наркоты, а не у меня.
Какие еще арбатские братки? Можно подумать, я курьер наркобарона! Итальянских фильмов чувак насмотрелся? Комиссара Катанья из себя строит? Насочинял тут целого спрута…
Если бы это были шуточки, то я бы тоже посмеялась. Но эта игра не по правилам…
Три года! Прошло только три дня, а я уже задыхаюсь в этом каменном мешке. А три года?
Димочку я ждала из армии два года, и время тянулось так медленно… День за днем зачеркивала на настенном календаре, а срок все не сокращался…
Срок… Теперь мне мотать срок…
А Димочка? Он меня дождется?
Должен! Обязан! Иначе не может быть! Ведь я же ждала его! И наш директор сказал, что это подвиг… потому что… его самого не дождались…
Значит, не всех дожидаются?
И почему он сказал, что приносила наркотики я?
Фу, глупая, ведь иначе его тоже начали бы таскать… А разве лучше, если б и Димку засадили в такую же камеру?
Нет! Только не это!
Кажется, у преступников принято валить все на одного, на того, кто попался… И правильно — ему ведь все равно отвечать. Один за всех..
И все на одного?
Но ведь я помню… я видела… Это Димка кинул мне в сумку этот пакетик… А откуда у него героин? Он где его брал? Он ведь даже кололся редко…
Ох… мозги перегрелись. Вредно с непривычки столько думать. Я устала… Надо отдохнуть и как следует выспаться…
А Димочка мне потом сам все объяснит. Он всегда все умеет объяснить…
Вот придет ко мне на свидание…
Смешно как! В тюрьме тоже свидания…
Вот если бы моя камера была на первом этаже, Димка подхватил бы меня с подоконника, как в детстве, и унес на руках подальше он этого ужаса.
— Это сон, любимый?
— Конечно, сон. Это Морфей сморил тебя и заморочил голову…
— Mop-фей… Мор-фий…
— Нет, героин, моя героиня…
Он несет меня по серым полям, и туман колышется вокруг ног его, словно облака.
Серый туман похож на обман…
— Любимый, милый, я всегда буду ждать тебя, сколько надо… А ты?
— Ты… ты… ты… — доносит ответ эхо. — Жди… жди…
…Что судьба несет мне, радость или горе?
…Ведь кузнечик скачет, а куда — не видит…»
Это мы — два потерянных ангела падших.
Двое изгнанных
из туманной, почти позабытой Галактики.
Двое одиноких, беспомощных и безголосых —
Это Я и Моя душа…
Мы, избитые яростным Марсом,
Потрясенные громом и молниями Урана,
Сбитые с толку
Меркурием, быстрым и ловким,
Куда мы бежали,
Если вдруг оказались в запутанной сети Нептуна, —
Я и Моя Душа?..
…Мы другими вернемся в Эдем.
Мы с собой принесем золотое сиянье Венеры,
Обретая любовь,
С которой все началось…
— Федор Сергеевич! Вас к директору!
«Вздыхаю. Сейчас попросят принять какую-нибудь делегацию или составить какой-нибудь факс. Словом, оторвут от нормальной научной работы.
Но зачем я сам перед собой лицемерю? Разве я способен сейчас на что-нибудь дельное?
Уже много месяцев я не могу сосредоточиться на своих кристаллах. Допускаю грубые ошибки в расчетах, не замечаю очевидных вещей, на которые даже лаборанты мне указывают. Деликатно, правда.
Хорошие мальчики, воспитанные и старательные. Оба заканчивают МГУ, и оба надеются, что наш НИИ запросит для них целевые места в аспирантуре. Кажется, у обоих намечаются дипломы с отличием.
А все-таки они вдвоем едва осиливают ту работу, с которой Катюша справлялась в одиночку. И это не только без красного, но вообще без всякого диплома. И даже в аттестате зрелости у нее по физике стояла троечка…
А ведь она еще успевала и печатать мои труды… тогда они еще имели какую-то научную ценность.
А теперь у меня в жизни ценность одна, да и та утерянная: моя Русалочка. Ничего у меня от нее не осталось, кроме той коротенькой записки, оставленной год назад.
Я вложил этот клочок бумаги в толстый справочник по рентгенографии кристалла, чтобы он не мялся. Сам знаю, что это глупо и смешно: сентиментальные барышни так хранят засушенные цветы, полученные от поклонников. Раньше я всегда боялся быть смешным, а теперь мне все равно.
Время от времени я достаю эту записку — аккуратно, чтобы не затереть буковок. И вглядываюсь, и стараюсь прочитать больше, чем там написано. Как будто и без того не помню все наизусть. Да и что там запоминать-то?
Прости-прощай…
Мне нечего тебе прощать, любимая. Наоборот, я всегда буду тебе благодарен за то, что ты осветила мою жизнь своим, пусть и коротким, присутствием.
Осветила — и освятила. Да, представь себе, у меня, рационального материалиста, появилась святыня.
Это ты прости меня, Катюша, что сумел сделать для тебя так мало. Я твой должник.
Прощай? Ну, уж на это, извини, я никогда не соглашусь. Я всегда буду тебя любить. И всегда буду тебя искать. Хотя до сих пор мои поиски плодов не принесли.
Нет, не прощай! До свидания, моя Русалочка!»
— Федор Сергеевич, вы не забыли? Директор ждет.
— Что за спешка! Уже иду.
Директор мялся:
— Понимаешь ли, Федя… У меня к тебе несколько необычная просьба… Но настоятельная! Нет, это даже не просьба, а ответственное задание. Ты уж, пожалуйста, не откажи.
— Да я, кажется, никогда от заданий не отказывался.
— Только звучит оно, понимаешь ли, несколько глупо.
Я поморщился:
— Написать для бездарного сыночка какой-нибудь шишки диплом? Или диссертацию? Знаю, знаю, это практикуется. Но тут я, извините, пас. Негром работать не буду. Ни за какие коврижки.
— Неплохой монолог, Федор Сергеевич. Вы пьесы писать не пробовали? — Директор вскочил и отпил воды прямо из горлышка графина. — Скажи, Федя, мы так давно вместе работаем: за кого ты меня принимаешь?
Я понял, что зря обидел человека. Ужасно. Вот что значит — нервы на пределе! Но они у меня на пределе уже целый год. Нет, даже три года, с той первой встречи с Катюшей, в поезде.
Куда подевалась моя внутренняя сила, моя каменная твердость? Неужели любовь их растворяет?
