Волосы аккуратно зачесала назад, а когда подняла голову, я увидела на глазах и привычную полоску синей туши. Даже в палате психиатрического отделения эта женщина не желала выглядеть неряшливо.
Увидев меня, Мюриэль просияла.
— Ребекка! Какой сюрприз!
Я направилась к ней.
— Привет, Мюриэль. Ничего, что заглянула?
— Ну что ты. Я так рада тебя видеть.
Рада? Я попыталась представить себя на ее месте и решила, что, окажись я в психиатрическом отделении, совершенно не обрадовалась бы приезду сослуживицы.
— Какие прекрасные цветы! — воскликнула Мюриэль.
Я протянула букет ей, потом села на кровать.
— Подумала, что в палате с ними станет уютней.
На подоконнике уже стоял букет роз.
— Очень красивые. Я всегда питала слабость к хризантемам.
Я улыбнулась. Собственно, мне казалось, что улыбка прилипла к моему лицу.
Мюриэль посмотрела на меня — бесстрастная маска, к которой так привыкли на работе, на мгновение соскользнула с ее лица.
— Как я понимаю, в издательстве уже известно о том инциденте, что произошел со мной на уик-энд.
— Только очень немногим, — солгала я.
Я взялась рукой за ограждающий поручень (они находились с обеих сторон кровати и могли подниматься, превращая ее в клетку). Обычные поручни — такими снабжены все больничные кровати, но в психиатрической палате они выглядели зловеще.
— Думаю, врачи завтра меня отпустят, — продолжила Мюриэль, — и, если все пойдет хорошо, я рассчитываю выйти на работу в понедельник.
— Так скоро?
— Я уже соскучилась по работе. А поскольку они считают, что с сердцем у меня все в порядке, нет нужды держать меня здесь.
— С сердцем?
— Разве ты не слышала? Они думали, что у меня был сердечный приступ, потому что я случайно выпила несколько таблеток снотворного. Но, как выяснилось, сейчас с сердцем все в порядке. Такое бывает, знаешь ли.
Да, я знала, что Линдси не самый надежный источник информации, но даже она не могла бы спутать сердечный приступ с попыткой самоубийства. И я знала, что нахожусь не в «Сумеречной зоне», а в Бронксе. В палате психиатрического отделения. В этих фактах сомневаться не приходилось.
И однако, передо мной сидела Мюриэль, такая спокойная, в спальном жакете, и говорила, что где-то кто-то что-то напутал.
Естественно. Она ведь рехнулась.
Я откашлялась и впервые в жизни попыталась очень тщательно подбирать слова.
— Ты уверена, что тебе не нужно немного отдохнуть? Чтобы убедиться, что ты… в полном порядке?
— Я никогда не чувствовала себя так хорошо.
Ее слова показались мне чистой правдой. Выглядела она точно так же, как и всегда. Правда, при дальнейших размышлениях вывод из этого я сделала нерадостный: выглядела Мюриэль чокнутой.
Это нервировало. Я примчалась, чтобы искупить свою вину, извиниться за безответственность. Но как можно извиняться перед человеком, который не в своем уме?
— Как твоя подруга? — спросила я.
— Которая? — Она прищурилась, глаза холодно блеснули. — У меня их много, знаешь ли.
Я дернулась. Совсем не хотела ее обижать.
— Писательница.
— Мелисса Макинтош, — напомнила она мне, в голосе зазвучали суровые нотки. — Я удивлена, что ты не помнишь, как ее зовут. Ты отвергла ее книгу лишь неделю назад.
Я поморщилась, но ведь и приехала сюда именно за этим, так что оставалось лишь покорно подставлять вторую щеку.
— Знаешь, у меня такая плохая память на имена.
— Ты продержала книгу не один месяц. За это время, думаю, могла бы хотя бы запомнить имя и фамилию автора.
— Знаю. Извини.
— Да ладно! — В голосе Мюриэль слышалось негодование. — Тебе не нужно извиняться передо мной.
Но за этим-то я и приехала. Чтобы извиниться перед ней. Внезапно я поняла, что обязана извиниться перед Мюриэль — Мелиссой. К сожалению, она не собиралась предоставить мне такую возможность. Не желала признаться, даже теперь, что она и есть Мелисса Макинтош. Как я могла извиниться перед сумасшедшей женщиной, которая не хотела признаваться, что именно она написала отвергнутую мной рукопись?
— Ты прочитала мое письмо? — спросила я.
— Мелисса показала.
Ага. Неужто это клинический случай раздвоения личности, как у Салли Филд в «Сибил»[82]? Я решила говорить с ней об этом, пока не наступит озарение и две личности не сольются в одну[83]. (Выражаясь птичьим языком психиатров, я взяла бы ее Салли Филд и превратила бы в ее Джадда Хирша[84] из «Обыкновенных людей».)
— И что ты думаешь о письме?
Она покрутила перламутровую пуговичку жакета, словно обдумывая ответ.
— Очень уж оно резкое.
Вот! Пусть покритикует меня.
— Мне следовало выбирать выражения, — согласилась я.
— Тон грубый, — добавила она.
— Об этом остается только сожалеть.
— Я печатала отказные письма Мэри Джо, когда ее помощница попала в больницу с аппендицитом, и Мэри Джо никогда не позволяла себе такого грубого тона.
Оказывается, я более злая, чем Мэри Джо. Однако. Меня пороли. И я, если на то пошло, была не против.
— Я очень сожалею.
Губы ее дрогнули.
— Ты не должна извиняться передо мной, Ребекка. Письмо получила Мелисса.
— Мелисса. Точно.
— Ты хотела узнать мое мнение об этом письме, и я его высказала.
— Знаю. — Я выдержала паузу. — Дело в том, что я думала об этом письме с тех пор, как написала его, и меня мучила совесть. Иногда понимаешь, что не следовало делать того, что сделала.
— Ну, теперь уже поздно говорить об этом. Мелисса прочитала письмо и расстроилась.
Я решила сменить тактику.
— Будь Мелисса моей знакомой, знаешь, что бы я сделала?
— Что?
— Села бы рядом с ней и сказала, что письмо написано в спешке. В нем ни одного ободряющего слова, которого она, несомненно, заслуживает. Ты знаешь, это огромное достижение — написать книгу.
На лице Мюриэль читалось сомнение.
— Даже плохую?
— Эта книга не плохая. Ей недостает профессионализма. Сюжет проседает. Но если добавить драйва, усилить событийный ряд, с интересными персонажами…
Мюриэль склонила голову.
— Так тебе не понравились и персонажи?
Я захлопнула рот. Черт! Сглотнула слюну.
— Герои как раз симпатичные. Это лучшее, что есть в книге. Но… ты понимаешь, если вставить Скарлетт и Ретта в «Щенка Паппи», книга все равно останется «Щенком Паппи».
Мюриэль сдвинула брови, явно не понимая, о чем я толкую, и я не могла ее в этом винить. Внезапно как бы вновь оказалась на конференции в Портленде, пытаясь объяснить писателям, как писать книгу. И даже начала потеть, как в Портленде.
