— Так для дела жи…
— Черепанов, не пойму, ты мое терпение испытываешь? — резко хватаю его за грудки.
— Парни, стопэ, не время вообще, — уже по традиции вмешивается Клим.
— Топи давай, какого ляда мы опять отстали! — ору и на него, отпуская шмотки Черепанова. Нервы-то сдают.
— Тут километров пять-десять… Щас догоним.
— Сука, долбодятлы недалекие! Не могли там, в сортире, встать на мою сторону и объяснить ей, что так рисковать собой нельзя?
— Илюх…
— Стояли там молча какого хера?
— За Свешку тоже так тряшьшя бы? — язвительно спрашивает Антон.
— А ты как думаешь, придурок?
— Думаю нет.
— Неправильно думаешь.
Пока мы с ним препираемся, Клим сокращает гребаное расстояние, и на фразе «вон его порш» мне на Черепанова уже глубоко фиолетово.
— Перед ним стань! — бью ладонью по спинке водительского сиденья.
Данила съезжает на обочину, экстренно тормозит, и я, нащупав в кармане ствол, вылезаю из тачки.
Темно. Ебеня. Посадки.
В морду светят фары порше и первое, что замечаю, — открытая пассажирская дверь.
Она там сидела.
Она там сидела!
Подхожу ближе.
На полу валяется ее телефон. Экран горит. То ли в борьбе уронила, то ли звонить пыталась…
Когда вижу капли крови на белоснежном кожаном сиденье, мороз по коже продирает, и душа уходит в пятки.
Убью блять, пиздец ему! Убью!
Бросаюсь в сторону леса. Слышу, что парни тоже хлопают дверьми, спеша на подмогу.
Моргаю. Вытираю глаза ладонью.
Назойливый дождь херачит сплошной стеной, и это неимоверно раздражает.
Ныряю в чащобу, пробираюсь через кусты. Вот где по-настоящему темно и стремно становится. Благо, огромная луна, тусящая на небе, что-то частично подсвечивает.
Ни черта не ориентируясь, замедляю шаг и пытаюсь распознать хоть какие-то посторонние звуки. Но ничего, и это… пугает.
Вдруг наступаю на что-то мягкое. Наклоняюсь, щупаю рукой. Понимаю, что это куртка моей Рыжей и тут же срываюсь с места.
Глупая. Что же ты наделала? Зачем влезла во все это? Зачем?
«Сашка делает это ради всех нас. Чтобы доверие вернуть» — всплывают в мозгу слова, сказанные Черепановым.
Ну не отмороженная? Что еще за бред?
Сердце по ощущениям застревает пульсирующим комком в глотке.
Глохну на нервной почве. Полная дезориентация. Оттого и психую, совершенно не понимая, куда мне двигаться. Налево? Направо? Прямо? Как узнать траекторию? Как далеко они ушли?
Сквозь фоновый шум внезапно слышу это. Довольно близко раздается выстрел. А затем и второй.
Нога так и замирает в воздухе, не сделав очередной шаг.
Сглатываю.
По спине неприятной волной прокатывается мерзкая дрожь.
Трясет всего и колошматит.
Впервые за двадцать два года чувствую, что это такое, когда чужая жизнь по-настоящему дороже своей шкуры. Когда от жалящего беспокойства в клочья разрывается грудина. Когда начинаешь про себя молиться как религиозный фанатик, хоть и не знаешь ни одной, сука, молитвы…
Мне плевать на все. На все, что было.
Лишь бы только моя девчонка осталась цела и невредима.
Никогда себе не прощу, если с ней случится что-то плохое. Никогда…
— Сааааня! — рычу от тупой безысходности и стискиваю челюсти.
* * *
Бегу.
— Сааааня!
Кроссовки пару раз скользят по мокрой траве. Теряю равновесие, едва не падаю.
— Блять!
Морду царапают какие-то ветки, листья.
По небу прокатывается лихой раскат грома, и когда в меня резко кто-то врезается, мозг не сразу соображает, что это моя Сашка. Мокрая до нитки, перепуганная, запыхавшаяся.
— Саня!
Сука, гора с плеч падает, когда ладони ложатся на ее лицо.
Живая. Живая…
— Это он! Это он! — кричит, цепляясь за ворот моей куртки.
— Я понял, понял. Ты цела? Все нормально? — ни хрена ведь не видно и непонятно.
— Это он, Илья! — повторяет снова и снова, будто совсем меня не слышит.
— Кровь откуда в машине? Откуда кровь, Сань? — спрашиваю дважды. Мне сейчас гораздо важнее знать, что она не ранена.
— Ммм… Моя… — отвечает не сразу, а я тем временем замечаю пистолет, зажатый в ее левой руке. Значит, она стреляла. Моя умница.
— Что с тобой? Где болит? — пытаюсь разжать ледяные пальцы и забрать пушку.
— Нога… — все, что выдает мне.
Приседаю.
— Илюх, Сань. Ты в порядке, малая? Где он? — рядом с нами стоят нагнавшие меня Клим, Дымницкий и Черепанов.
— Он там, — девчонка неопределенно машет рукой назад.
— Какого… блять! Тут все в крови!
— Там… не так уж страшно, — улавливаю отдельные слова в ее сумбурной сбивчивой речи. — У него… на шее ее вещь. Это он, он!
Клим подсвечивает ноги девчонки фонарем от телефона, и от того, что я вижу, сердце к херам разрывается.
Гнида!
— Урою его! Урою!
Встаю. Порываюсь сразу найти эту тварь, но Данила меня тормозит.
— На, езжайте в больницу, — отдает брелок от машины и отрезвляюще хлопает по плечу. — Паровоз… Потом. Все потом. Обещаю.
Пересекаемся взглядами. У меня от гнева аж глаз дергаться начинает. Всего колошматит от ярости.
— Мы дальше сами. Слышишь? А ты с Саней будь. Понял?
— Погнали, парни! — заряжая ствол, зовет их Дымницкий.
Смотрю им вслед. Они пробираются дальше в лес, а я, сделав глубокий вдох, предпринимаю попытку успокоиться. Снимаю с себя куртку, накидываю на озябшую Сашку, и, подхватив ее на руки, пробираюсь назад к дороге. Хотя кровь кипит, и я пиздец как хотел бы самолично и прямо сейчас разъебать этого гандона!
Саня молчит, пока движемся. Только жмется ближе, крепко обнимает за шею и передает дрожь своего тела мне. Замерзла, явно напугана, но не плачет и не истерит. Как обычно, молодцом держится.
— Мой телефон… там, — произносит тихо, когда сажаю на пассажирское сиденье.
— Он у меня, — включаю свет в салоне, матерюсь, достаю аптечку и избавляюсь от многострадальных капроновых колготок, на которых итак живого места нет.
— Бля, да тут шить, по ходу, надо! — смываю грязь водой из бутылки. Заливаю спиртом и внимательно осматриваю довольно глубокую рану от ножа.
Кровоточит.
— Просто… м… замотай пока, — кривится, тяжело дыша. Зубы сжимает.
Ёб твою мать, и колени до мяса содраны! Даже представить не могу, что там в лесу между ними происходило!
Снимаю с себя футболку, с остервенением рву на тряпки. Опять опускаюсь вниз. Ищу в аптечке то, что мне нужно. Как могу обрабатываю рану и закрываю подложкой из бинта.
— Привстань немного, — бинтом из другой упаковки заматываю ногу по кругу в районе бедра, делаю сверху плотную повязку из своей футболки.
— Ну-ка погоди…
Вспоминаю, что в багажнике есть одеяло, забираю его оттуда и возвращаюсь к ней.
— Давай, так согреешься быстрее, — упаковываю ее в плед, захлопываю аптечку, закрываю дверь и занимаю водительское сиденье.
— Очень на меня злишься? — шелестит минут сорок спустя, первой нарушая почти тишину. «Почти» потому что дождь никак не уймется. Все также лубцует по стеклам и борется с дворниками. Но оно и к лучшему, шумит фоном, перекрывая обоюдное молчание.
— А сама как думаешь?! — переставляю печку на другой режим.
— Илья, он, наверное, ее убил… — выдает упавшим голосом.
— Ты с чего так решила?
— У него на шее вещь, принадлежавшая Якушевой.
— Как поняла? — ненадолго отрываю взгляд от дороги.
— Накануне… я посмотрела фотографии Марины в одной соцсети, а потом случайно увидела на нем ее подвеску и… сразу все поняла.
Что ж. Дочь мента. Этим все сказано.
— Не надо в больницу, ладно? — заряжает, когда ищу ближайшую, чтобы забить адрес в навигатор.
— Что значит не надо? Ты в своем уме?
— Это не артерия, иначе я бы еще там, в лесу, откинулась… Так что… переживать не о чем.
Так преспокойно об этом говорит, что хочется хорошенько ее встряхнуть!
«Переживать не о чем!»
