– Не смеши меня. Никуда ты не уходишь. Мы идем в «Харродс» покупать подарки к нашему первому Рождеству.
Но лицо Дэвида оставалось каменным. Какая муха его укусила?
– Я слышал, что ты сказала Карле.
Было довольно смешно наблюдать, как улыбка сползла с лица Бритт.
– Я мог бы догадаться, что эта беременность – одна из твоих задумок. Может быть, ты и воздух портишь по расчету? Ах да, ты ведь совсем этого не делаешь, не так ли?
Он медленно встал и на мгновение оперся о спинку своего стула.
– Мне жаль, если это будет трудно для тебя. Разумеется, я дам тебе столько денег, сколько ты захочешь, но я не в силах больше выносить такой балаган. Этот ребенок для тебя ничего не значит. Ты и понятия не имеешь, что такое любовь к детям.
– Ты имеешь в виду свою любовь к детям? – на этот раз Бритт не подумала, прежде чем открыть рот. – Да ты видел их только раз за три месяца!
Лицо Дэвида исказилось от боли и гнева. Поняв, какой удар она нанесла, Бритт попыталась взять свои слова обратно:
– Дэвид, я не это хотела сказать. Мне жаль…
– Да нет, ты хотела сказать именно это, – голос Дэвида прервал ее извинения. – Ты хотела сделать мне больно, и тебе удалось. Как ты правильно сказала, оплошностей у тебя не бывает. Прощай, Бритт. О моих вещах можешь не беспокоиться. Пошлешь мне их позже.
Взвесив все возможности, Бритт решила, что лучшей тактикой для нее будет изображать хладнокровие. Ничто так наверняка не оттолкнет мужчину, как умоляющая его женщина. Кроме того, никуда он не уйдет. Во всяком случае сейчас. Он разозлился, вот и все. Но через пару часов остынет. Она сваляла дурака, распустив свой язык с Карлой.
Бритт спокойно отвернулась и заказала «капуччино». Не говоря больше ни слова, Дэвид вышел из ресторана и направился по Найтсбридж к «Харродс».
Бритт взглянула на искаженное ужасом лицо Карлы.
– Не волнуйся, я его знаю. Чуть позже он вернется. С повинной и с рождественскими подарками.
Лиз смотрела в окно вагона, а Джейми спал, уютно и доверчиво положив голову ей на колени. И эта его доверчивость и беззащитность действовали на нее, как крепкое вино, возвращая ее к жизни. Она бросила взгляд на его личико, на торчащие ежиком, как обычно, волосы, короткие на макушке, но с единственной длинной прядью на затылке – причуда, которую она позволила себе, когда сыну было два года, но за которую он твердо держался, считая ее эмблемой своей индивидуальности, и при стрижке каждый раз не давал отстричь ее. Лиз боялась, что в саду его будут дразнить за эту прядь, но другие дети, похоже, приняли ее, и теперь она стала частью Джейми. И, гладя его волосы, Лиз чувствовала: что бы ни случилось с ней, она выживет благодаря ему и Дейзи. Ее любовь к ним поможет ей пройти через все, что угодно.
Пусть ей страшно смотреть в лицо жизни сейчас, когда Дэвид действительно ушел навсегда и она на всю жизнь может остаться одинокой, но надо быть сильной ради них. И Лиз вдруг поняла всех этих женщин, которые грустно улыбались с газетных страниц, после того как их мужья утонули или погибли в катастрофах на шахтах. Даже когда твоя душа кричит от боли, ты должна быть спокойной ради твоих детей. Но боль от этого не утихала, и, глядя на темнеющую равнину, она думала о том, как Дэвид, может быть, даже сейчас занимается покупкой подарков для Бритт и ее ребенка. Она на секунду закрыла глаза и попыталась как-то заглушить свое страдание.
Когда ее поезд прибыл на станцию, Лиз поняла, что ей вовсе не хочется идти домой. Дом будет темным и пустым, а перед ее глазами все время будет стоять картина: Дэвид сидит на полу у камина и играет с Джейми в карты. Вместо этого она лучше возьмет машину со стоянки при станции, поедет и купит самую большую елку, которую они только смогут найти, а потом заберет Дейзи у Джинни. Они могут попить у Джинни чаю и пробыть там до купания детей. Потом вернутся домой и начнут украшать елку все вместе. Она любила украшать елку. Это было как раз то лекарство, в котором она нуждалась.
Распевая «Маленький городок Вифлеем» и шагая в ногу, они с Джейми направились к стоянке. В конце концов жизнь была не так уж плоха.
Дэвид быстро прошел сотню ярдов от «Харродс» до подземного гаража на Хэнс Кресент и сложил подарки в багажник своего «мерседеса». Какое-то время он сидел в сумрачной тишине и размышлял. Потом наконец завел мотор и тронулся с места. У светофора в начале Слоун-стрит он поколебался, увидев указатель на Трафальгарскую площадь, с которой, если повернуть на восток, к набережной, в конце концов попал бы на Канари Уорф и в квартиру Бритт.
Но вместо этого он повернул налево, на Бромптон-роуд и на автостраду М4, соединяющуюся потом с автострадой М25 – первым отрезном на пути в Суссекс и к Лиз.
Когда поезд Лиз мчался в холодных вечерних сумерках, Дэвид смотрел на часы на приборной доске своей машины. Еще двадцать минут, и он наконец будет в Симингтоне. Боясь потерять хоть минуту, он жал на акселератор. Предчувствие кричало ему, что теперь все будет хорошо, и он смеялся от радости. Другие водители считали его, наверное, сумасшедшим или пьяным и на всякий случай держались на расстоянии, предписываемом правилами движения по автострадам.
Впервые за несколько месяцев Дэвид чувствовал себя так, словно пробудился от неприятного и страшного сна, в котором он заблудился и не мог найти выхода: все пути закрыты, никакого света и никакой дороги к счастью. Но теперь он наконец видел выход. Все произошедшее было ужасной ошибкой, и все случилось по его вине. Его место со своей семьей и с Лиз, и он заставит ее понять это.
На мгновение он позволил себе нарисовать сцену, которая ждет его в Кроссуэйз: гудящий камин (не уголь, а поленья), теплый дом, наполненный запахом хвои и яблоневых дров, а может быть, и пирога с мясом. И еще будет елка. Он постучит в дверь, ему откроет Лиз, и рядом будут Джейми и Дейзи. Он не знает как, но, несмотря на ее протесты, он убедит ее, что ему бесконечно жаль и что она должна принять его назад. Побежденная доводами, которые он пока не сформулировал, она откроет ему свои объятия и простит его, и они снова станут счастливой семьей, празднующей Рождество. Горя нетерпением скорее добраться, Дэвид прибавил скорость.
Однако, еще только остановив машину на дорожке у дома, он заподозрил что-то неладное. Из трубы не вился дымок, бледно-серый на фоне густых синих зимних сумерек, как он видел в своем воображении, а глубокая сельская тишина не нарушалась смехом и рождественскими гимнами, несущимися из коттеджа.
Оставив подарки в машине, он побежал по дорожке к дому, пытаясь подавить в себе растущую панику. Звук собственных шагов по шуршащему гравию оглушал его. На секунду он остановился, услышав незнакомое уханье, но потом понял, что это стучит его сердце.
