– Ты давно в Москве?
– Да. Почти месяц.
Он посмотрел на нее с укоризненным отчаянием, и она поспешила пояснить:
– У Женьки были экзамены. Сам понимаешь, только об этом и думали. И потом… Я просто хотела тебя поздравить, я не думала, что мы встретимся.
Алик кивнул, замолчал, а потом поспешно сказал:
– Даня очень похож на тебя, даже больше, чем Женька.
– Да, – задумчиво согласилась Татьяна.
– Расскажи, как ты живешь. Как Игорь?
Татьяна усмехнулась:
– Что рассказывать? Я перешла работать в пединститут. Игорь сейчас по контракту в Польше.
Она ни слова не сказала о своем разводе.
– На заработках? – улыбнулся Алик.
– Да. А как ты?
– Все нормально. Живу.
Он не стал говорить ей о сегодняшнем разговоре с Иринкой. Зачем жаловаться? У нее все отлично, у него все отлично, вот и прекрасно!
– Шурка! – Она назвала его этим именем и почувствовала, что он вздрогнул. – Шурка, – повторила она, – я хочу тебя попросить. Я так переживаю за Женьку. Она приедет в сентябре учиться, будет жить в общежитии. У нас здесь нет ни родственников, ни друзей. Можно, я дам ей твой телефон? На всякий случай. Мало ли что.
– Зачем об этом спрашивать? – удивился Алик. – Конечно, дай, обязательно.
Они говорили ни о чем и всякий раз, когда обрывалась одна тема, мучительно искали другую.
– Наверное, нам пора. – Татьяна посмотрела на часы. – Регистрация за полтора часа. Еще нужно заехать в гостиницу за вещами.
Алик поднялся со скамейки и вдруг на секунду окунулся в мечту, в иллюзию о том, что все хорошо, что они вместе, вместе уже много лет, что они пришли погулять с детьми в парк и теперь собираются домой. Это мелькнуло, погасло, исчезло, оставив тоскливый и несбыточный след.
– Давайте сфотографируемся, – предложил он, забыв, что терпеть не может фотографироваться.
Они нашли фотографа и через минуту держали в руках две моментальные фотографии, на которых медленно проступали их изображения.
– Одну – мне, одну – вам, – весело объявил Алик. – На память.
Они снова взяли такси, заехали за вещами в гостиницу и помчались в аэропорт.
Алик сидел рядом с шофером, вполоборота, чтобы видеть их лица. Данька устал и уже спал, положив голову на Татьянины колени.
Может, рассказать Татьяне правду?
Бредовая мысль! Когда рассказывать, если они уже подъезжают к аэропорту и у пятнадцатой стойки идет регистрация ее рейса? Нужно было раньше.
И нужно ли? Пожалуй, нет. Этим ничего не вернешь, только вызовешь жалость.
Алик не хотел, чтобы его жалели.
Он сам дал Женьке свой, вернее, Никитин телефон, велел звонить, если будет что-нибудь нужно. Даньке купил большого плюшевого слона, и сонный мальчик обнял игрушку за шею.
– Что подарить тебе? – спросил Алик у Татьяны.
– Ничего. Сегодня должны дарить подарки имениннику.
– Я уже получил самый желанный подарок.
Татьяна посмотрела ему в глаза и тут же смущенно отвернулась.
Объявили посадку. Татьяна подала Жене билеты и попросила ее:
– Проходите с Данькой. Подождите меня. Я еще поговорю с дядей Шурой.
Они отошли чуть в сторону от суетливой толпы пассажиров с билетами.
– Спасибо за сегодняшний день, – сказала она.
Он помолчал и вдруг решился.
– Танюша! – Он впервые за весь день назвал ее по имени и сам прислушался к знакомому звучанию. – Я хочу тебе сказать… Тань, я любил только тебя…
– Не надо, Шурка, – испуганно оборвала она. – Не надо… Мне пора. Дети ждут. Извини.
Он задержал ее руку и попросил:
– Поцелуй меня.
Она быстро, слишком быстро коснулась губами его губ, высвободила руку и подала таможеннику свой билет.
– До свидания, Шурка.
– До свидания, Танюша.
Она исчезла, а он еще долго пытался разглядеть ее через головы пассажиров, через мутное стекло загородки.
Сегодня он делал одну ошибку за другой. С самого утра и до самого вечера. Он говорил ей совсем не то, что нужно было говорить. Он много молчал, он болтал о пустяках, он терял драгоценное время, он опять терял ее.
Терять людей становится для него закономерностью. Или входит в привычку. Об этом нужно подумать. Потом. А сейчас потеря Татьяны вызывала горечь и тоску, отодвинув, заслонив собой Лику, Иринку и вообще всю его жизнь.
Он мчался в машине к Москве. Он смотрел на ночное шоссе, на фары встречных машин, на фосфоресцирующие дорожные знаки, на ярко-белые разграничительные линии на асфальте. Впереди уже светились множеством окон бесчисленные высотки города, а на душе становилось все тоскливее. Ему не хотелось возвращаться. Не хотелось снова сталкиваться с надоевшими проблемами. Не хотелось заниматься проблемами новыми. Не хотелось никому ничего объяснять.
Он поморщился, прислушиваясь к бессмысленной болтовне диджея, несшейся из радиоприемника, и посмотрел на зеленые огоньки электронных часов. Двадцать два пятьдесят. Самолет взлетел. Думает ли о нем Татьяна?
Алик и Иринка пресекали все попытки примирить их. Иринку осуждали, и ей было тяжелее. На него надели венец мученика и жалели, но он себя мучеником не ощущал. Первые дни ему вообще казалось, что жизнь без жены ничем не хуже, скорее, даже лучше, чем жизнь с женой.
Осознание ее ухода, перемена многолетнего уклада, отсутствие привычного течения сказались потом, чуть позже, где-то через неделю.
Он не хотел возвращать их семейную жизнь, он уговаривал себя, что просто привык к человеку рядом. И все-таки чувствовал себя виноватым в том, что вышло именно так. Он должен был сохранить семью и не сохранил. Он думал о том, что, наверное, им нужен был ребенок, а он не настоял на этом в свое время, и это тоже ошибка, тоже вина.
Он долго не признавался сам себе, как не хватает ему Иринки. А когда признался, стало страшно и безысходно. Он удивлялся этой безысходности, но не мог с ней совладать.
Спокойствие пришло неожиданное и парадоксальное. Однажды он подумал, что уход жены можно сравнить с потерей любимого брелка. Жалко, обидно, но все равно не вернешь.
Махнешь рукой и забудешь. Алик хохотнул и признал мысль тупой и пошлой, но сразу стало легче воспринимать все происходящее.
Жена – не брелок, потому и переживаний гораздо больше. Но и они улягутся, пройдут, отпустят. Нужно налаживать свою жизнь. Нужно снова обзаводиться жильем, нужно что-то решать с работой. Хватит только зарабатывать деньги. Их не для кого зарабатывать, в конце концов. Алик лелеял мечту вернуться к науке, но боялся приступить к ее осуществлению, отодвигая и решение, и действие.
