Останавливаю одну из них: напугана, почти в панике.
Трясу со всей дури, чтоб привести в чувство.
— Стоять! — ору ей в лицо. — Скорую и пожарных! Срочно! Поняла?
Та кивает, немного придя в себя, а я спешу вперед.
Чертов дом!
Старый, хламный, ветхий, что ли. Понимаю, что такой сгорит на раз-два.
Открываю дверь и в нос бьет удушливый запах гари.
— Черниговский! — надрываюсь в диком крике, но ответа нет. Боже, как же в эту секунду я надеюсь, что Ксюши здесь никогда не было.
Закашливаюсь и пытаюсь вздохнуть глубже, чтобы найти силы проорать вновь:
— Ксюша! Тимур!
Затыкаю нос рукавом куртки и начинаю метаться по дому в их поисках, но сквозь пелену едкого дыма ни хрена не видно.
Два выстрела и тишина в ответ пугают до дрожи в коленях.
— Господи, — вою в рукав, никак не находя среди кучи комнат ни Тимура, ни Ксюши. — Молю, сбереги мою девочку! Дай ей шанс! Меня накажи, только не ее!
Сквозь дым нахожу лестницу и поднимаюсь в эпицентр пожара. Видимость на нуле. Кислород тоже уверенно стремится к этой отметке.
— Нет, — вырывается неистовый стон, когда в коридоре на полу замечаю два неподвижных тела.
В дыму, на пороге смерти — они все равно вдвоем. Вместе. Рядом.
Даже здесь ощущаю себя лишним и до безумия завидую Черниговскому. Прямо сейчас хочу быть на его месте: умирать с ней, а не задыхаться в стороне!
На ватных ногах пробираюсь ближе. Даже если опоздал, сгореть им здесь я не дам.
Хватаю Ксюшу и понимаю: жива.
Не опоздал!
Не лишний!
Она что-то бубнит и изможденно держится кулачками за края куртки Черниговского, не отпуская его от себя даже в таком состоянии.
Тяну ее сильнее, отрывая от парня, и прижимаю к себе. Сквозь тонкую ткань футболки на ее теле ощущаю биение сердца.
Она жива!
Все остальное теперь неважно!
Откуда берутся силы, не знаю. Несу ее по коридору, закрывая родное лицо девчонки от дыма своим шарфом, спускаюсь по лестнице и бегу к выходу.
На улице в снег мы валимся оба.
Глоток воздуха. Легкие горят и готовы вывернуться наизнанку. Но вместо этого смотрю на Ксюшу, холодными от снега руками глажу по лицу и умоляю очнуться.
На мгновение открывает глаза, что-то бубнит и вновь пропадает. Жива! Жива! Это главное!
Стаскиваю с себя насквозь пропитанную гарью куртку, кутаю в нее Ксюшу, чтобы не простыла, и продолжаю прижимать к себе.
— Спаси, — скорее читаю по ее губам, чем слышу.
Смотрю на измученное лицо Ксюши и мотаю головой. Не смогу. Не хватит сил. И чего греха таить, не хочу! Даже шансов давать ему не хочу. В это мгновение ненависть с новой силой загорается в сердце. Слишком много боли и страданий принесли Черниговские и Ермолаев.
— Спаси, — шепчет, приоткрыв глаза и заглядывая в мою искалеченную душу.
Не могу!
Отказать ей не могу!
Из последних сил срываюсь обратно в горящий дом, чтобы спасти придурка, которого люто ненавижу.
Не ради него!
Не ради Ксюши!
Ради себя…
Чтобы смело и открыто смотреть в ее глаза, не испытывая чувства вины.
За то время, что выносил Ксюшу, огонь перекинулся дальше, пожирая дом Ермолаева с особым рвением.
Длинный коридор на втором этаже — огненная ловушка. Огонь повсюду. Жадный и ненасытный. Отравляющий сознание и не оставляющий шансов на спасение.
Сквозь обжигающие языки пламени пробираюсь к лежащему на полу Тимуру.
Еще не поздно развернуться и уйти, спасая свою шкуру.
Сказать, что не смог.
Никто не обвинит.
Вот он мой шанс! Моя возможность быть счастливым. Быть рядом с ней. У нас получится. Уже почти получилось, если бы не он…
Но, как зачарованный, ползу все ближе к телу парня. Иначе просто не могу.
Пытаюсь его поднять, но не выходит. Тимур гораздо тяжелее Ксюши, а мои силы на исходе…
Приподнимаю за плечи и волочу его в сторону лестницы.
Готово!
Впереди штук сорок ступеней. Перехватываю Черниговского повыше и пытаюсь преодолеть их, но понимаю, что силы не равны.
Дышать нечем. Совсем. Туман в глазах. Сознание то и дело прерывается.
Но все равно тащу — не отпускаю.
Последнее, что помню: какой-то шум за спиной.
Чувствую, что падаю.
А дальше — темнота.
Эпилог
Париж
3 месяца спустя
— Реми, Реми! — Тимошка бежал, сломя голову, навстречу любимым Реми и Жюли, которых не видел, казалось, целую вечность.
— Мой сладкий! Как ты вырос! — друг тут же поднял малыша на руки и начал крутить вокруг себя, вызывая приступ веселого смеха. — У кого сегодня день рождения?
— У меня! Мне три! — забавно изогнув ладошки, Тимошка начал показывать гостям, каким взрослым он стал.
— Да ты совсем большой! — воскликнул Реми. — Смотри, что мы привезли тебе в подарок!
Реми протянул коробку с огромным бантом и Тимошка скорее побежал ее открывать, утащив за собой Жюли в комнату, украшенную шариками.
— Привет, — наконец смогла и сама обнять друга. — Как съездили?
— Ксю, это просто анреал! Нет, я, конечно, много где был, но это просто бомба!
Мы с Тимошкой вернулись в Париж месяц назад, но Реми застать не успели. Схватив Жюли в охапку, он решил удивить ее и провести тур по России, выбрав для знакомства с нашей страной ряд городов в разных уголках, в которых и сам не бывал ни разу.
— Ты сделал то, что хотел? — все никак не отпуская парня из своих объятий, тихонько спросила его.
Широкая улыбка чеширского кота послужила лучшим ответом.
— Я так рада, — чуть не задушила Реми в объятиях, прыгая от радости за него. — Когда же состоится свадьба?
— В начале сентября. Ксю, я так боюсь, что мы не успеем все, как следует, подготовить, — с серьезным выражением лица произнес тот.
— Реми, — не смогла сдержать улыбки, — впереди три месяца — времени вагон и маленькая тележка. Да и я с удовольствием помогу.
— Ловлю на слове, — подмигнул парень и в конце концов разжал объятия. — Кто-то еще будет или отмечаем, как прежде в узком кругу?
— Горский с мамой в парке, скоро должны вернуться.
— Он все еще дуется?
— Ага, но при Тимошке вида не подает.
Отец был категорически против нашего возвращения в Париж. Вообще после истории с Ермолаевым он как с цепи сорвался. Стоило только выписаться из больницы, как ко мне сразу приставили пару здоровяков, которые ходили за мной, словно тень. Два молчаливых, вечно настороженных амбала разве что спать со мной не ложились. За два месяца они успели достать меня до чертиков и побег в Париж был скорее способом избавиться от них.
" Тебе не стоит уезжать", — днем и ночью твердил отец. — "Здесь ты под присмотром. Опять же Тимошка рядом с нами. А там что?"
Хотелось же ответить ему, что там, то есть здесь в Париже, — свобода! Но вместо этого нашла аргумент повесомее: " Кто его знает сколько еще у тебя врагов, пап! Поверь, чем дальше я от тебя, тем спокойнее моя жизнь".
Именно эти слова и обидели Горского. Несколько дней он совершенно избегал общения со мной, а спустя неделю сам положил перед носом билеты и отправил сюда.
— Как Лерой? — несмело спросил Реми, понимая, насколько болезненна для меня эта тема.
— Без изменений, — пожала плечами, моментально загрустив.
— Все наладится, Ксюш, — заключил парень.
— Знаю, — согласилась с ним и невольно вспомнила об Амирове.
Обжигающей лавиной жуткие воспоминания вновь пронеслись в памяти: дом Ермолаева, выстрел, пожар и глаза Лероя, полные боли и отчаяния, а потом долгая и мучительная темнота.
Я очнулась в больнице. За окном вечерело, а рядом сидел Горский и сжимал мою ослабленную ладонь в своей. Таким я не видела отца ни разу. Погруженный в какие-то свои мысли, он вроде и смотрел на меня, но в то же время был где-то очень далеко. Осунувшийся, с глубокими тенями под глазами и откровенно постаревший он казался чернее тучи. Хотела позвать его, но пересохшими губами не смогла вымолвить и слова. Правда этого хватило, чтобы отец тотчас сконцентрировал внимание на мне. Горло саднило, от волос невыносимо пахло гарью, а в области сердце все онемело. Смотрела на отца и мысленно умоляла его молчать. Я боялась новостей и пыталась оттянуть неизбежное до предела. Господи, с какой неимоверной силой в тот момент мне хотелось отключить мысли в голове, стереть память. В каком бы направлении я не начинала думать, все внутри мгновенно вспыхивало адским пламенем и сгорало дотла.
