Немного успокаивали лишь разговоры с одним из докторов — мужчиной с практически белыми бородкой клинышком и усами. Он, почему-то вызывал у меня смутное чувство доверия, как будто я знаю его давным-давно, а когда он, бывало, виделся мне во снах — на нём неизменно был смешной белый колпак с красным крестом на лбу и круглые очки.
Он частенько заходил ко мне в палату и подолгу с интересом выслушивал всё что я говорила, расспрашивал детали моих расплывчатых дежавю и страхов.
— Иван Иванович, скажите честно, моя память вернётся?
— Обещать не могу, но мы постараемся сделать всё возможное.
— А вдруг не получится?
— Тогда вы начнёте всё с чистого листа. И поверьте, многие хотели бы оказаться на вашем месте!
Не знаю, как многие, но я не хотела. Это мучительно — лежать бессонными ночами и слушать, как звенит в голове пустота. Раньше, когда мы с Густавом скрывались в доме, это состояние не было таким мучительным. Наверное, потому что тогда Густав уверял, что ещё совсем немного — и всё наладится, а я верила. А ещё, тогда у меня был враг, который словно дикий зверь кружил где-то поблизости, и это заставляло думать о насущном, соблюдать осторожность, тренироваться быстро прятаться в печку и всё такое. А теперь…
Теперь мне прямо говорили, что память может и не вернуться. Теперь я помнила тот удар по лицу, который словно переключил что-то в моей голове, заставляя не верить больше ни единому слову из тех, что слышала когда-то от Густава. У меня теперь не было даже врага, против которого нужно держать ухо востро — и не только потому что меня заверили, что сюда он пробраться точно не сможет, но и потому, что я-то знала, что он скорее всего сгорел! Вот и получается, что всё, что у меня осталось — это чувство вины и стена перед носом.
Однажды, в один из тех редких счастливых дней, когда мне разрешили прогуляться по коридорам, я дошла до оранжереи и застала там своего доброго доктора с каким-то мужчиной. Он был высокий, плечистый, и, пожалуй, даже симпатичный. Я почему-то замерла, глядя на него, словно впала в ступор, а мужчина лишь скользнул взглядом и безразлично повернулся ко мне спиной. Даже как-то по-хамски получилось. А вот добрый доктор разулыбался, и шагнул навстречу.
— Ну-у-у, моя хорошая, то, что вам разрешили вставать, ещё не значит, что пора отправляться в кругосветку. Возвращайтесь-ка к себе на этаж, и подождите меня там. Я скоро подойду.
Я послушно пошла прочь, но всё-таки уловила негромкое, обращённое к незнакомому мужчине за спиной:
— Вот видишь. Полная амнезия. Пол-на-я.
Я дождалась его, как и просил, на своём этаже. Мы ещё немного прогулялись по коридору, и я наконец решилась:
— А знаете, когда я увидела того человека рядом с вами, мне на мгновенье показалось, что я его знаю. Вернее, знала когда-то…
— В самом деле? — искренне удивился он. — Это очень интересно! Нет, конкретно этого человека вы знать не можете точно, но, возможно, вы когда-то знали кого-то похожего на него и теперь образ потянул за собой ассоциации… — Задумчиво потеребил бородку. — Занятно, занятно… Подумаем, как это можно применить.
Совпадение или нет, но с этого дня мне стали колоть успокоительное на ночь, и я наконец-то начала спокойно спать до самого утра. Действия лекарства хватало и на день, и всё сразу стало как-то ровно и тепло. Почти ушли тревоги и бесконечные, зацикленные на белой пустоте в голове мысли. Ко мне каждый день, без видимой причины, стала приходить врач-терапевт: измеряла давление, расспрашивала как я себя чувствую. Зачастили медсёстры с забором крови на анализ и доктор, которая следит за беременностью. Я заволновалась, и мне сказали, что срок беременности и состояние моего здоровья заставляют их быть внимательнее, но уверили, что бояться нечего.
А потом в мою палату неожиданно пришёл он — мой новый врач-терапевт, и я вдруг окончательно пропала.
В самый первый момент я его почему-то испугалась — может, потому что своим появлением он банально выдернул меня из полудрёма, а может, потому что спросонья его силуэт неожиданно напомнил мне силуэт за окном избушки, и испуганное подсознание тут же запаниковало. Но уже в следующий миг мы встретились взглядами, и мне вдруг стало так неловко и хорошо одновременно, что я растерялась… и повела себя как полная дура, просто отвернувшись к стене.
Он так и ушёл, не добившись от меня ни слова, а я лежала и не могла понять — что на меня нашло? Чувствовала себя глупо и стыдилась своего поведения, но как-то фоном, потому что все мысли занимал сейчас лишь от самый момент: встречаемся с ним взглядами… и во мне что-то ощутимо переворачивается, переворачивая заодно и весь мой мир.
Так и пошло: он приходил, я переставала дышать от волнения, вздрагивала и осыпалась мурашками от его случайных прикосновений. Таяла от его заботливого внимания и ауры абсолютной надёжности, но, смущаясь своей реакции, прятала её под маску нарочитой хмурости. А потом наступала ночь, и вместо прежней пустоты в памяти вплывали моменты наших встреч и тягучее, почти болезненное ожидание новых.
А однажды я вынырнула из дрёмы от того, что он гладит мой живот. Вот просто сидит рядом со мной на кровати и будто украдкой осторожно ловит ладонью шевеление малышей!
— Что вы делаете? — испугавшись такой близости, охнула я.
Он вскочил. Неловкий момент, какие-то взаимные отговорки, небрежные улыбки…
— Нужно измерить давление, — преодолев наконец странное смущение, традиционно берётся он за тонометр, надевает манжету… И вдруг накрывает мою руку своей: — Вы напряжены. Расслабьтесь.
Я кивнула и отвернулась, чувствуя, как выскакивает сердце — его пальцы оказались такими ласковыми, а прикосновение таким… интимным, словно он не судорожно напряжённый кулак мне разжал, а прижал мою руку к своим губам. Как тут можно расслабиться? Конечно, давление оказалось слишком высоким, а пульс частым. Я даже испугалась, что доктор Данилов, которого в мыслях я почему-то упорно называла просто Данилой, догадается в чём тут дело и прекратит меня курировать. Но он так и не понял и продолжал приходить, и постепенно словно заслонил собой ненавистную стену беспамятства перед моим носом и стал смыслом грядущего дня.
Но чем плотнее он занимал мои мысли, чем больше я нуждалась в его присутствии и становилась смелее, тем сильнее металась между мечтами и реальностью.
Я — непонятно кто, сообщница того, кто, похоже, убил двух человек, ведь я лично помогла ему в этом, оглушив врага поленом. Врага… От этой мысли становилось вдвойне хуже, ведь как ни крути, а тот человек был моим мужем, частью моей жизни. И у нас с ним, похоже, даже был ребёнок.
Сын? Дочь? Сколько ему лет? Как его зовут? И почему Густав ни разу даже не заикнулся о нём?
Надо сказать, что мне не было больно думать о своих родных — я их не помнила, они были словно иллюстрациями в книге, вымышленными персонажами. Но это не мешало мне понимать, что они где-то есть, и они тоже огромная часть моей реальной жизни. А значит, часть меня. И пусть сейчас я ничего не помню — но однажды память вернётся, и окажется, что у меня огромный багаж ответственности за спиной, не говоря уж от том, что прямо сейчас я беременна двойней.
Ну и зачем я такая этому невероятно привлекательному мужчине, доктору, от близости которого у меня разливается слабость под коленками и горят от жажды поцелуя губы? У него своя жизнь, в которой нет места полоумным пациенткам. Да о чём речь, Господи — сколько у него таких «потеряшек», как я? И каждая вторая, наверняка, тоже влюблена в него по уши…
Через эти мысли я и пришла к тому, что только делаю хуже, позволяя себе мечтать о нём. Нужно было срочно брать себя в руки… Но попытка отстраниться неожиданно привела к довольно откровенному разговору по душам. Началось всё с моих дурацких капризов, а закончилось тем, что Данилов рассказал мне о своих семейных проблемах, а я вылила на него боль своей амнезийной неполноценности. Я хотела развеять дурман притяжения, но в итоге лишь усилила его.
