Это было как всплеск! Я словно вышла на следующий уровень безумия. Буквально подыхая от любви, едва дождалась следующего утра… Но вместо Данилова пришёл другой врач. И на следующий день. И потом.
Я испытала сильнейшее разочарование, но потом смирилась и признала, что это даже правильно. Ведь я кто — обычная амнезийная пациентка. Беременная двойней соучастница убийства, о котором никто не знает, но оно было. Как был и ребёнок, о котором я теперь знаю, но не убиваюсь этой разлукой, потому что просто её не помню. Но разве это оправдывает меня? Нет. Я испорченный, не подлежащий ремонту механизм недостойный любви. Тем более, такого мужчины, как Данилов. Теперь я знала это точно.
И я снова была совсем одна, с этой своей стеной перед носом и болезненным страхом окунаться в воспоминания о любимом докторе. Гнала их от себя, перебарывала, снова и снова убеждая себя в том, что всё он сделал правильно, когда перестал приходить. Как же это всё-таки было глупо, влюбиться в него! Он слишком для меня хорош. Я слишком для него никчемная…
А потом он пришёл снова. Как ни в чём не бывало, со своей чарующей улыбкой и сумасшедшей аурой. Сладко-больно всколыхнув в душе что-то такое… из прошлого. Но сейчас мне было не до воспоминаний. Сейчас я просто хотела спрятаться от очередного витка влюблённости, и поэтому скандально потребовала другого врача. А Данилов вдруг упёрся в ответ, хотя никогда раньше в споры не вступал и потребовал объяснений. И меня понесло… Я словно нащупала самую болезненную точку в своём нарыве и ковыряла её теперь, замирая в ожидании реакции Данилова.
— … или вам не сообщили, что я причастна к убийству двух человек?
А он мне в ответ про самооборону и отсутствие жертв пожара. Я растерялась — разве я рассказывала об этом кому-то из здешних? Но язык уже молол вперёд разума, словно просто отыгрывал какой-то давно известный ему сценарий спора:
— Вам просто не всё сказали.
— И что же мне не сказали?
— А что вам вообще сказали?
Он посмотрел на меня как-то странно, словно ситуация его забавляла. Словно он знал, что я сейчас сама не соображаю, что несу и зачем вообще затеяла этот дурацкий разговор.
— Ну-у-у… — смешно почесал в затылке, стягивая с головы шапочку, и…
А уже в следующий момент я увидела шрам. Он как щелчок выключателем — раз! — и осветил тёмные области. Я вспомнила ауру хищника из избушки, его голос, стать, даже звук шагов и дыхания. Вспомнила тяжесть полена в своих дрожащих руках, и глухой стук, с которым оно врезалось в голову этого…
Данила. Его звали Данила Магницкий… И он пришёл меня уничтожить.
Калейдоскоп обрывочных образов, ощущений, страхов и боли. Ничего конкретного, но паника — самая настоящая. Я задохнулась ею. Прямо сейчас я смотрела в лицо своему кошмару и запоздало понимала, что Густав был прав — монстр достанет меня даже из-под земли. И он достал.
Я отбивалась и звала на помощь. Он хватал меня за руки, пытался скрутить и может, даже, придушить — разве я понимала?
В себя пришла лишь когда реальность неожиданно замедлилась, и в этом замедленном кадре я сумела разглядеть Ивана Ивановича с опустевшим уже шприцем и двух медбратьев, бережно укладывающих меня в кровать. А потом невесомость.
Проснулась среди ночи от резкой боли в животе. Тут же поняла, что в промежности мокро. Мазнула рукой — что-то липкое, сладковато пахнущее. Снова резкая боль, я, задохнувшись, нашарила выключатель в изголовье. И обмерла, когда оказалось, что пальцы мои в крови…
Глава 22
Три месяца спустя.
— Может возникнуть чувство лёгкого покалывания на языке и губах, внезапные приливы жара к лицу, а также слезливость и головокружение. Не бойтесь этого, но обязательно сообщайте обо всех ощущениях мне.
— Хорошо.
— Вы готовы?
Я невольно стиснула подлокотники кресла.
— Да…
По медицинским показаниям, стимуляцию мозга токами мне разрешили только после плотного курса антидепрессивной терапии. И теперь, когда я чувствовала себя намного лучше — словно выбралась из душного тёмного бункера в реальную жизнь — было решено приступать к восстановлению памяти.
К этому моменту я уже вспомнила кое-что — отца, брата с сестрой и Оксану. Маму. Школьные годы, студенчество. Кирилла. Данилу и нашего сына. Но всё это было лишь обрывками, а скорее даже ошмётками памяти, в которых, к тому же, плотно затесались ложные воспоминания: сюжеты из фильмов и книг, чужие истории и новостные ленты — всё это так неразрывно перепуталось с моей реальной жизнью, что походило на мусорную кучу.
Я могла рассказывать долгую увлекательную историю о себе, но не быть уверенной, что это было со мной на самом деле. Могла вспоминать мельчайшие детали прошлого, но не суметь ответить на элементарный уточняющий вопрос по существу. Боялась того, чего не могла даже вспомнить и наоборот — безэмоционально «наблюдала» за тем, что должно бы было повергать меня в шок. Это было похоже на банальную шизофрению, но мой добрый доктор Айболит — да, да, я вспомнила как звали того мультяшного добряка в белом колпаке с красным крестом — успокаивал меня, говоря, что самый верный признак того, что это не шизофрения, как раз то, что я подозреваю, что это она.
«Настоящий больной всегда уверен в том, что он здоров, потому что не воспринимает своё состояние критически. У вас другое — вы сейчас словно коробочка с пазлами из разных наборов, и, прежде чем приступать к сборке именно вашей картинки, — говорил он, — нужно выявить и отсеять случайные элементы. На это понадобится время. Но уже сейчас я могу гарантировать, что ваше состояние полностью обратимо, просто наберитесь терпения»
— …Хорошо, тогда начнём, — ещё раз окинув взглядом усеянный датчиками шлем на моей голове, кивнул доктор. — Начинать будем с минимального воздействия, важно чтобы вы привыкли к ощущениям…
Воспоминания чаще всего приходили ко мне во сне. Я словно смотрела фильмы о самой себе, наблюдала за событиями со стороны. Утром я должна была подробно записать свои сны в специальный дневник и отдать его на проверку Айболиту. На основании этих данных строилась дальнейшая стратегия терапии.
Первый раз в шлеме прошёл очень гладко: я не почувствовала ни обещанного покалывания губ, ни головокружения. Просто вздремнула немного в кресле тихого, затемнённого кабинета и поспешила к своим малышкам.
Они родились семимесячными путём экстренного кесарева и первые пять недель жизни провели в специальном кувезе для недоношенных. Мне их даже не сразу показали, а когда я их всё-таки увидела, ужаснулась — они были такими крохотными и беспомощными!
Это был тяжелейший период моей новой жизни, когда я готова была сутками ошиваться под дверью отделения экстренной терапии, в надежде, что меня впустят именно сегодня. Но именно этот невыносимый страх потери и стал главным толчком к первым уверенным воспоминаниям… Маленький закрытый гробик, щемящее чувство потери, от которой невозможно сделать вдох. И пустота в груди…
А потом воспоминания понеслись словно лавина: адская смесь реальности и вымысла, от которой хотелось лезть на стену.
Это было очень трудное время, несмотря даже на сеансы психотерапии и курс антидепрессантов. Но на помощь мне снова пришли мои крошечки-девочки, два ангелочка, мамины солнышки…
Когда вошла в палату, доченьки уже кряхтели и куксились в ожидании близкого кормления.
— А кто тут такой сладенький? Кто тут заждался мамочку? — Укладывая их на специальную подушку, ворковала я. — Котятки заждались мамочку, лапушки мои ненаглядные…
Грудью мне кормить, увы, так и не пришлось — сначала из-за своего лечения, а потом и молока уже не стало. Но несмотря на искусственное вскармливание сейчас, когда Сонечке и Дашеньке исполнилось уже три месяца, они набрали положенный вес и аппетитом обладали отменным. А ещё — настолько одинаковыми личиками, что мне пришлось надеть на ножку каждой по цветному больничному браслетику — голубой и розовый.
