Но Макс отпускать ее не спешил. Упорный, он все-таки привел ее в ту, еще днем присмотренную, кафешку на берегу пруда — он так уговаривал, что Лика просто не смогла ему отказать. Пусть сама она в это кафе зашла б, только умирая с голоду, но Максу оно кажется вполне приличным, и он пытается дать Лике максимум своих возможностей — вот как отказать ему? И Лика согласилась, но только на рыбку и бокал вина. Им накрыли столик на веранде, у самой воды, и зажгли свечи. Миллионы крошечных звезд отражались в ряби пруда под их ногами, завораживая своей игрой, придавая волшебство чудесному уходящему дню. Чем не романтика? Не так уж тут и плохо.
На веранде они одни. Лика разглядывала вино в своем бокале — пусть недорогое оно, кислое и разбавленное, да и рыбку запеченную встречала она повкуснее, но желанней этих минут, казалось, ничего не было. Глаза их блестят, и отнюдь не от вина.
— Спасибо тебе, Макс. Я сегодня такая счастливая…
«Разве это счастье? Руслан дал бы тебе больше. Гораздо больше», — мысленно ответил Макс, с грустью разглядывая девушку.
— Что-то не так? — насторожилась Лика, заметив эту грусть.
Где-то вдалеке заиграла медленная музыка. Макс качнул головой, вдруг встал, обошел столик и протянул руку:
— Иди сюда.
Под музыку соседнего ресторана прижал Макс девушку к себе — робкая Ликина ладошка тут же легонько коснулась его плеча. Под свою внутреннюю музыку, полную грусти, тревог и надежды, они танцевали, чуть покачиваясь в такт мелодиям… Он осмелел и притянул Лику ближе — в ответ чуть увереннее, крепче, сжала Лика его плечо. А потом и вовсе поддалась вперед и уткнулась носиком в его шею; ладони сами собой скользнули выше, чтобы обнять покрепче, обвить, опутать, зарыться в жестких его волосах. От него пахнет шампунем и стиральным порошком, ткань рубашки не такая мягкая, как была у Руслана… А Лика с ума сойти готова от близости его, от ощущения теплой стали под рубашкой…
— Я так боюсь загадывать, что будет завтра, — тихо проговорил Макс, крепко обнимая девушку. — Но я рад, что у нас есть сегодня. Я рад, что в моем сегодня есть ты.
— Ты все еще боишься, что я тебя брошу?
— Не боюсь. Просто знаю, что так оно и будет, и это будет правильно, — целуя Лику в макушку, ответил Макс. — Я тебя за это не осужу.
— Опять ты за свое? Макс, я никогда тебя не брошу. Никогда, слышишь!
Не удержавшись от соблазна, Лика коснулась губами его шеи, прошлась по кадыку, по колючему подбородку, подкралась к полоске губ, несущих нелепицу… Разве можно бросить человека, которого так хочется сожрать?
— Ты — мой, Макс, — целуя, прошептала Лика. — И другого мне не надо. А если тебя так смущает благосостояние моей семьи, то стребуй с моего отца моральную компенсацию. Он, кстати, хочет с тобой встретиться…
Макс вдруг резко напрягся — одного упоминания хватило, чтоб вернулся к ней прежний колючка. Так холодно сразу стало, зябко… Он отстранился и посмотрел на Лику так, будто бы она здесь только ради этого разговора — Лика, тысячу раз пожалев о сказанном, поспешила оправдаться:
— Макс, ты не думай…
— Я не буду с ним встречаться. Тебя мать, что ли, попросила?
— Не злись, прошу тебя…
— Лик, чего вы ждете от этой встречи, а? Чтоб я ему по морде съездил? Вы этого хотите?
— Нет, — виновато выдохнула Лика и на свой страх и риск потянулась обратно к Максу. — Максим, не злись, пожалуйста…
— Лика, мне ничего не нужно от него. Не надо от меня откупаться, ладно?
Понимая, что ни к чему хорошему этот разговор не приведет, Лика послушно кивнула.
— Не сердись, я больше не буду поднимать этот разговор. Я прекрасно понимаю твою позицию. И ты знаешь о моем отношении к отцу — я не собираюсь ни его защищать, ни тебя к нему толкать. Не сердись только, ладно?
— Вот и не толкай, — огрызнулся Макс и все же обнял прильнувшую к нему девушку.
Прижимаясь к Максу, Лика кляла себя за этот разговор, который едва не закончился ссорой. Но буря миновала. Макс успокаивался — Лика, крепко его обнимая, наслаждалась вернувшимся покоем.
***
Домой они поехали на такси. Тоска накрывала… Яркие огни ночного города проносились мимо, предвещая скорую разлуку, по радио негромко о любви пел Дассен, а седой водитель качал головой в такт музыке и расслабленно вел машину, мечтая, наверно, добраться до дома, уютной жены и заснувших внуков. Лика, прижимая к себе цветы, задремала на плече у Макса — отвыкла она от таких прогулок, устала. Ждет ее дома мать, мягкая постель и плюшевый мишка. Только Макса никто не ждет. Он вернется в пустую квартиру и всю ночь промается, вспоминая этот день и Ликину улыбку. Уже вспоминает. Уже по ней скучает… Все ближе и ближе подъезжали они к Ликиному дому — все меньше и меньше хотелось Максу возвращать девушку матери.
— Командир, разворачивайся, — вдруг тихо проговорил Власов водителю.
Он назвал адрес уже своего дома и осторожно обнял Лику, поудобнее устраивая ее голову на своей груди; достал телефон и набрал Арину:
— Я заберу сегодня Лику к себе, — тихо заявил он в трубку. — Не волнуйтесь, с ней все хорошо, она заснула…
И сразу стало легче. Предупредив Арину, Макс расслабился и прикрыл глаза.
Лика так и не проснулась до конца поездки. Пришлось просить водителя помочь открыть дверь квартиры. Макс прошел в комнату матери и уложил Лику на кровать. Снял с нее босоножки и осторожно коснулся щиколотки — там, на тонкой коже, уже проявились красные пятна, предвестники мозолей. А ведь за целый день она ни разу не пожаловалась ни на натертые ноги, ни на усталость… Надо бы платье снять, но стоило Максу чуть-чуть приподнять ее, чтоб дотянуться до застежки на спине, как Лика проснулась — осмотрелась, поняла, что не дома… Даже не попыталась возмутиться, что он привез ее к себе — только тихонько отметила:
— Надо маме позвонить.
— Я уже позвонил. Все в порядке. Устала?
— Немножко.
— Иди сюда…
Снял с нее, покорной, платье. Прошелся взглядом по кружеву белья, заглянул в глаза ее и понял: захочет он продолжения — она сопротивляться не станет. И все-таки она действительно устала за этот день, и Макс, понимая это, уложил ее и укрыл покрывалом; выключил свет, разделся сам и улегся рядышком — у них еще будет время наверстать упущенное, а сегодня они будут просто спать. Вместе. Лика подползла поближе к Максу и устроилась на его плече — он не против, он даже приобнял ее в ответ. А она всматривалась в темноту и чувствовала его взгляд.
— Ты не сердишься на меня? — вдруг среди ночной тиши раздался осторожный ее голосок.
— За что?
— За тот разговор об отце.
В ответ раздался тяжелый вздох. Не злой — уставший. Он не сердится, но не понимает, на что они рассчитывают. Чего с Ариной ждут? Мира? Ликино присутствие в его постели ничуть не умаляет вину Горского. Все так же жжет внутри обида, все так же больно вспоминать те дни, когда, плача, он клялся и божился Горскому, что Карину не трогал, не насиловал… А Горский ему не поверил. Макс никогда не забудет те глаза, холодные и равнодушные, что смотрели на него в каком-то сыром подвале… Горский не поверил ни одному его слову. Он верил своей дочери. Он даже мысли не допускал, что Карина могла соврать, оболгать невиновного. Горский заставил Макса написать чистосердечное признание, признаться в преступлении, которого, как оказалось, и вовсе не было. Горский подкупил врачей — и вуаля, готова справка, что сперма на теле Карины, оказывается, принадлежит Максиму Власову. Он подкупил ментов — и вуаля, волшебным образом несуществующих доказательств, липовых бумажек хватило, чтобы завести дело и быстренько, за какой-то месяц, довести его до суда. Горскому плевать было на все, а теперь… Он встретиться хочет? Он извиняться будет? Он денег даст? Единственное, что хотелось Максу — это засунуть эти деньги Горскому в глотку. Чтоб подавился ими. Схватить его за горло и смотреть, как задыхается, как молит о пощаде, как Макс молил когда-то.
