Потом Саня меня еще долго не отпускал, не желал ссаживать с колен, несмотря на все уговоры Гнома дать и ему потискать “бессовестную ведьму, заставившую двух нормальных мужиков сойти с ума”.
Я была не в силах разговаривать, не в силах двигаться.
И объясняться тоже не в силах, малодушно решив оставить все на потом.
Мы приехали к нашему дому, оставив охрану куковать на той самой стоянке, оскверненной нами.
Речи не шло о том, чтоб позволить им сейчас сесть в эту машину, до сих пор пахнущую нами тремя.
По коротким разговорам мужчин я поняла, что от дома мы поедем на другом транспорте.
— Так, собираешь ваши вещи и едешь с нами, поняла? И чтоб без фокусов. Я с тобой еще проясню это все, дай только в себя прийти… — Жестко сказал Гном, уже в который раз пытаясь убедиться, что я не возражаю.
И я в который раз кивнула.
Черт…
И когда им рассказывать про малыша?
Вопрос вопросов.
Мы зашли в дом, слабо ахнула вышедшая навстречу Варька, растявкался Портосик и завизжала Ксюшка:
— Папа! — кидаясь на шею к Гному, потом оборачиваясь к стоящему рядом Сане, — папа!!! Я знала, что вы придедете! Чего так долго?
— Да вот мама твоя никак не могла определиться, — прорычал Гном, в очередной раз не сдержав раздражения, — но ничего, сейчас она быстро соберется!
Ксюшка затихла, почувствовав его агрессию, выбралась из его объятий и сурово посмотрела сначала на Гнома, а потом на Саню.
— Маму нельзя ругать! У нее в животе лялечка!
В этот момент я впервые в жизни смогла вживую пронаблюдать картину: синхронный сердечный приступ.
Огромные глаза, полураскрытые рты, отсутствие дыхания и серая кожа на лицах.
Черт…
Ксюшка, террористка… Я же по-другому хотела, помягче…
Я с досадой смотрела на дочь, потом перевела взгляд на моих боссов, соляными столбами застывших в тех самых позах, где их настиг комментарий Ксюшки, гадая, когда они уже отомрут.
Первым, как ни странно, пришел в себя Саня. Он закрыл рот, потом открыл и прохрипел задушенно:
— Чей?
И, так как я с некоторых пор решила им всегда говорить только правду, то и ответила чистую правду, впрочем, приправленную легкой нотой удовлетворения:
— Понятия не имею!..
Эпилог-бонус от Сани
Эпилог-бонус от Сани
— Не нравится мне этот Борька, вот что, — бубнит Гном, просматривая отчеты сбшников по Ксюшке, — глянь, как на нее смотрит…
Я, естественно, и не думаю смотреть.
Во-первых, видел уже. Оценил.
А, во-вторых, все же считаю и свои эмоции, возникшие при просмотре фотки, и вторящие этим эмоциям слова Гнома слегка параноидальными.
Нет, нас, в принципе, можно понять. После всего, что произошло в самом начале нашего, скажем так, тесного общения с матерью Ксюшки, никакая паранойя не может быть достаточной.
Женька умеет быть внезапной, в этом ей не откажешь.
И предусмотреть все выверты ее, вроде бы логичного, но совершенно ебанутого мозга, невозможно.
Знаем, плавали. Так плавали, что как только не утонули, хер его знает.
Хотя…
Я, вот, например, утонул…
Практически сразу.
Ну, пусть не сразу.
Пусть через какое-то время.
Иногда я задумываюсь, что было первым толчком к поглотившему меня безумию?
Наивный взгляд широко распахнутых глаз девочки, еще там, в доме суки Ковра, куда мы с Гномом так по-идиотски вперлись в поисках компромата?
Ее нежное дыхание у моей шеи, когда заснула, доверчиво прижавшись, прямо в машине?
Предложение жадно разглядывающего ее тогда Гнома: “Возьмем?”
Новогодняя ночь с ее темнотой и разочарованием от провала операции?
Не знаю. До сих пор не знаю. Но точно что-то оттуда еще. С самой первой нашей встречи.
С точки отсчета.
Я не сразу это понял. Потом только, когда девчонка исчезла бесследно наутро, оставив после себя лишь сладкий аромат и ощущение общей правильности произошедшего, осознал.
Мы с Гномом тогда даже не разговаривали на эту тему. Смысла не было. Помню, как я посмотрел в его глаза и увидел в них отражение своего, творящегося на душе, пиздеца.
Глубоко насрать нам стало в тот момент на Ковра и его возможную ответку, на то, что бизнес наш, маленький, с таким трудом созданный, заложенный-перезаложенный, скоро скатится в задницу.
На все было плевать.
Кроме девочки. Мысли о том, где она сейчас, и что я с ней сделаю, когда найду, бились в пустой от удивления происходящим башке и не позволяли больше ничему другому там селиться.
Внешне я, конечно, этого не выдавал, не приучен. А вот внутри… Пожалуй, только Гном, мое живое отражение, к которому я привык, как к своей правой руке, с самого детства, понимал меня. Да и то не до конца.
У него было свое отношение к произошедшему, чуть-чуть отличное. Он ощущал злобу, ярость, адское желание вернуть девчонку в нашу постель.
А я… А я ощущал пустоту. Звенящую. Тяжелую. Муторную. Эта пустота не давала дышать, не давала думать.
И вот кто бы мне сказал хотя бы за день до этой гребанной новогодней ночи, что я просто и тупо сойду с ума от одного взгляда мелкой зеленоглазой засранки… Не поверил бы. Ни за что.
Это не связано с чем-то привычным. Это не из-за ее внешности, хотя куколка хоть куда, конечно. И не связано с особенностями наших постельных утех. Уж чего-чего, а экспериментов у меня в жизни было полно. И сколько баб мы с Гномом перетаскали в койку со времен веселых детдомовских, не пересчитать и не вспомнить.
Здесь было что-то другое. То, что цепляет изнутри, сажает на крючок, потихоньку, словно опытный рыбак матерого сома, и не отпускает…
Сом еще ничего не понимает, думает, что железо в губе — небольшая досадная пакость, от которой легко избавится, и
