сладкого, но идти спать — я не хочу куда больше. Рассказы Рыжика мне необходимы как воздух. Всего лишь воспоминания, но они невидимой лентой всё туже привязывают меня к Ветру.
— Есть смородина и малина, — почёсывает взъерошенную макушку толстяк, раздумывая, какую банку взять с полки. — Смородина моя. Нынче собрал первый урожай. А малиной баба Люда угостила. У меня что-то совсем не растёт.
— Тогда смородину, — улыбаюсь Косте, и пока тот тужится, чтобы вздёрнуть тугую крышку с банки, разливаю по чашкам остатки травяного чая.
— Почему ты здесь живёшь? Разве не полагается вам жильё в городе?
— Это дом моего деда. Да и здесь спокойнее как-то. Вон, мечту детства исполнил. Чего бы он в городе делал? — парень кивает в сторону спящего пса, а я не могу сдержать очередной улыбки. Полкан, как чувствует, что о нём говорят, и потягивается. Забавный такой, местами плешивый лохматик, с короткими лапками и огромной головой, словно пьяные зоологи случайно скрестили овчарку и чихуа-хуа.
— А на работу как добираешься? — вспоминаю, как трясло нас с Русей в авто Грачёва, пока мы ехали сюда.
— Смешная ты, Марьяна! — прыскает Костя и с пиалой смородинового варенья усаживается рядом. — Здесь автобусы ходят. Чай, не Северный полюс. Нечасто, конечно, но строго по расписанию.
— Просто Федя сказал…
Я уже успела убедиться в отсутствии в здешних местах мобильной связи, и это не считая элементарных удобств…
— Слушай ты Грачёва больше! — хохочет Рыжий. — Федька у нас ещё тот балабол. Знаешь, сколько раз мы ругались с ним из-за этого? Не сосчитать. Он же как ни приедет, всё меня в столицу зовёт. Не нравится ему здесь. Впрочем, я сколько Грача помню, он всегда мечтал в люди выбиться. Такая жизнь ему не по душе.
Костя отводит взгляд и задумчиво качает головой.
— А ты? Ты о чём мечтал? — смакую на языке варенье с кислинкой. Наверно, позиция Грачёва мне понятнее. Когда тебе двадцать два, добровольно прятаться в деревенской глуши и отказываться от помощи друзей, как минимум странно.
— Сложно сказать, — Костя отвечает растерянно. — Мне просто здесь хорошо. Это моё. Да и до детского дома отсюда рукой подать.
— Почему ты решил там остаться? Город большой — работы много, — я и правда не понимаю. У парня с интернатом связано столько болезненных воспоминаний, что по логике вещей хотелось бы поскорее обо всём забыть, а не ежедневно возвращаться в казённые стены. Но ответ Костика прошибает меня до слёз.
— Не знаю, — произносит он вполголоса и переводит задумчивый взгляд за мою спину, где под пуховым одеялом спит Руся. — Наверно, чтобы у таких, как она, оставались другие воспоминания.
Чтобы спрятать непрошеные слёзы, подношу к губам чашку с вновь остывшим чаем и жадно пью. А потом, немного успокоившись, прошу Костю ещё рассказать мне про Ветра.
Мы ложимся спать далеко за полночь. Уступив нам с Русей свою кровать, Костя устраивается на раскладном кресле и почти сразу отключается. Я же беспрестанно ворочаюсь, до самого утра так и не сомкнув глаз.
— Вода здесь! — едва не проспав на автобус, Костя суетится по дому, раздавая ценные указания. — Если студёно станет, дров не жалей. В холодильнике щи и пельмени. Я сегодня на полсмены, так что к часу уже вернусь! И да! Полкану со стола ничего не давай. Я обормота покормил, на глаза его хитрющие не ведись!
— Не переживай! Мы справимся, — накинув на плечи первую попавшуюся в тёмной прихожей куртку, провожаю хозяина дома до калитки и, осмотревшись при свете дня, возвращаюсь к Русе.
Не знаю, что такого манящего люди находят в деревенской жизни, но меня промозглая и грязная сельская осень совершенно не впечатляет. Впрочем, я всё равно благодарна ребятам, что не бросили нас с крохой и приютили. И если Костя в силу своей какой-то природной доброты иначе бы и не смог, то отчего Федя внезапно переменился в своём отношении ко мне, до сих пор остаётся загадкой. Парня словно подменили, когда тот узнал, что Маруська детдомовская. Мысли в его голове прыгали, как на батуте. Он то ошарашенно смотрел на Русю, то сыпал вопросами, то отчаянно ворчал на меня. Всё так невнятно и взволнованно, что я с трудом поспевала за ним. А потом Федя сорвался обратно к Ветру, а я лишь скрестила пальцы наудачу.
Неизвестность. Она оглушает, нещадно бьёт по нервам и не отпускает. Волнение за Саву, немного притупленное ночными разговорами с Костей, в одиночестве приобретает катастрофические масштабы. Но как бы меня ни ломало от страха за Ветра, я честно, как и обещала Грачёву, не включаю мобильный и не выхожу со двора. В избе Рыжика по мере возможности навожу порядок и битый час, наверное, соображаю, как подкинуть дров в печку, когда воздух в доме остывает до неприятных мурашек по коже. А потом с Марусей на коленках и детской книжкой в руках терпеливо жду возвращения Кости и новостей.
Девять, десять, одиннадцать… Я то и дело подгоняю минутную стрелку на часах бежать чуть быстрее, но время до обеда тянется мучительно долго.
Ближе к двенадцати мы с Русей снова садимся за чай. Бесстыдно таскаем варенье из банок. То малиновое, то из чёрной смородины. Странно, но помимо ягод оно пахнет уютом и теплом, которых сейчас отчаянно не хватает нам обеим. Вопреки наказам Кости, подкармливаем Полкана баранками, да и сами то и дело размачиваем их в чае и грызём. Глупое занятие, но оно, как ни странно, отлично скрадывает время, да и с милой мордашки Руси не сходит улыбка.
— Полкан, это последний кусочек! — строго заявляю лохматому попрошайке и, разломив баранку пополам, большую часть бросаю псу. Вторую же, позабыв окунуть в чай, кладу прямиком в рот и тут же вскрикиваю от острой боли и отвратительного хруста во рту.
— Нана! — испуганно пищит Руся и, едва не опрокинув свою чашку, спешит ко мне.
— Всё нормально, моя хорошая! — пытаюсь улыбнуться, но выходит с трудом. Вкус баранки во рту моментально приобретает металлические нотки, а язык невольно нащупывает сломанный зуб. Чёрт!
Оставив Марусю в комнате, бегу к зеркалу над ручным умывальником и, тщательно сполоснув рот, пытаюсь оценить размеры бедствия. Но разве не опытным взглядом разберёшь? Всячески заглушаю панику внутри себя и гоню прочь нарастающую в челюсти боль, но уже через
