— Отпусти, я за тебя молиться буду, — вещал Димуля.
— А знаешь что — убирайся. И так достаточно цирка, без тебя, — зло крикнул Макс Канаев и подписал (с удовольствием) заявление Димы Кары об уходе по собственному желанию.
Ирина старалась держать себя в руках, но ей было страшно. Она постанывала против воли, так как тянущая боль в низу живота становилась все сильней. Гришка уже раз пятнадцать спросил, уверена ли она, что все хорошо и не роды ли это. И раз пятнадцать она ответила, что нет, это не роды и все с ней нормально. Разного рода схватки и прочие неприятные спазмы периодически случались и раньше. За последний месяц такое происходило все чаще. Федор Лавров, Ирин консультант из центра «Домашние роды для всех», сказал, что это совершенно нормально.
— Когда роды уже скоро, организм начинает к ним готовиться, проверяет, так сказать, все системы. Твоя задача тут, Ира, научиться расслабляться и не паниковать, — говорил он.
— Ее задача — научиться вовремя нажать две кнопки на телефоне и вызвать «Скорую помощь», — добавлял в сердцах Гриша, которого идея рожать у него дома, в его ванной, приводила в полнейшее отчаяние.
— Вы бы лучше оказывали своей жене максимальную поддержку, она ей сейчас так нужна, — отбривал его Лавров и принимался странно дышать, уча Иру чему-то родовому.
— Я ему — не жена, — моментально добавляла Ирина, и по Гришиному лицу пробегала тень. Он бы предпочел, чтобы она этого не говорила. Если и не официальная, то гражданская — это как минимум. Но Ирина отказывалась играть в эти игры. Для нее уже давно все стало окончательно либо черным, либо белым. Она помнила лицо Петра, когда они встретились около ее дома на проспекте Мира. Как вытянулось оно, когда Петр понял, что Ирина беременна. Он пытался сдержаться, но было так очевидно, что катастрофически разочарован. Он не хотел ребенка. Он не хотел, по большому счету, и ее — Ирину. Он пришел туда по такому морозу за одной простой вещью — услышать, что он существует, что есть на свете кто-то, кто еще ждет его, кто надеется на его любовь. Без ее влюбленных глаз он не чувствовал себя бессмертным, он чувствовал себя старым без нее. Но для Ирины все теперь было по-другому, и она стояла, в изумлении глядя на чужого мужчину с суетливым взглядом, и не могла взять в толк, что было в нем такого, за что она могла так сильно, так безусловно и бездумно его любить. В нем не было ничего, он был — сама пустота. Пустой и старый.
— Уже ничего нельзя сделать, я так понимаю? — спросил он после долгой паузы.
— Что ты имеешь в виду? — Ирина подумала было, что он, Петр, говорит об их отношениях.
— Ребенок. Это что, мой? Я… я не готов.
— К чему? — она чуть не задохнулась. — Нет, это не твой. Разве ты не помнишь, как давно мы разошлись? Он просто не может быть твоим. Технически, так сказать.
— Да? — Петр задумался, явно пытаясь подсчитать даты. И после такое облегчение пробежало по его помятому лицу. Он достал пачку сигарет и закурил.
— Не кури при мне, — попросила Ирина.
— Извини, — он выкинул сигарету и остался стоять молча, просто не зная, что еще можно сказать. Той девочки, что смотрела на него влюбленными глазами, больше не было. Он ушел, чувствуя себя обманутым. И, уходя увидел, что к Ирине подошел какой-то другой мужчина, явно взволнованный. Все было неправильно.
Ирина не понимала теперь, что вообще это за зверь такой — любовь, как пробирается она в душу, как поселяется там Чувство, загораясь вслепую, не задаваясь вопросом, стоит ли игра свеч. Жестокая игра. А теперь у нее ужасно болел низ живота, и сколько она ни пыталась расслабиться, сколько ни дышала, ни разжимала кулаки, ни пыталась подумать о чем-то еще, боль не проходила. Проблема была в том, что Гришка, испуганный и нервный, бегал рядом и доставал ее с чаями и бутербродами. А она с ужасом осознавала, что это Проклятое Чувство против ее воли и безо всяких к тому усилий снова пробирается в ее сердце без приглашения. Григорий, взлохмаченный и смешной, прижимал ее к себе, и она боялась до ужаса, что это Любовь. Ей хотелось смотреть на него, когда он спит, целовать его, смотреть в эти страстные, полные желания и мужского восторга глаза. Можно ли его любить? Есть ли способ это как-то остановить? Можно ли остановить рождение человека, если этого даже очень хочется? Нет, невозможно — и это пугало ее.
— Ты никогда так долго не держалась за живот, — Ершов запустил в волосы обе свои пятерни и в задумчивости качал головой. — Ты уверена, что это — не начало? Может, стоит позвонить этому твоему Лаврову?
— Не знаю, — Ирина почувствовала новую волну, а вместе с ней и панику, подступающую к горлу. Вся смелость, с которой она ходила на курсы, училась дышать, занимала эти позы — тужилась, отсчитывала время схваток, — теперь все это вдруг куда-то улетучилось, не осталось ничего. Ни уверенности в себе, ни даже воспоминаний, что именно теперь следует делать.
— Все, я звоню в «Скорую»! — Гришка подскочил и бросился к телефону.
— Нет! Звони Лаврову. Мы и заплатили уже.
— Я тебя умоляю, Иришка, ну пожалуйста. Я еще раз заплачу, кому угодно заплачу. Только не здесь, не дома.
— Я не поеду в роддом! Ни за что! — Ирина сжала зубы.
— Но ПОЧЕМУ? — вытаращился он. Разве могла она ему сказать, почему. Она так давно несла в себе эту историю, эту мучительную тайну, что уже привыкла к ней, срослась и стала именно тем, чем она была — человеком «ниоткуда», без роду, без племени, одиноким листом на ветру. Вся ее семья — Адрианочка в Таганроге и все тут. И теперь вот Лилия. Только ведь ее еще надо родить. Нет, только не роддом. Только не это. Даже Адриана в недавнем разговоре с Ириной буквально умоляла ее не дурить и перестать упорствовать. Теперь в роддомах уже, мол, совсем не то. И уже все поменялось, медицина другая, и контроль другой. Но все это не имело никакого значения, потому что сама мысль, что то, что случилось однажды, повторится вновь, вызывала буквально паралич. И Ирина лежала на диване, стонала и требовала Лаврова.
— Приезжайте немедленно! — кричал из коридора Григорий. — Да, я уверен. Она стонет уже два часа. Нет, это не ложные схватки. Слушайте, а мне плевать, что вы в пансионате. Вы обещали! Нет, замены нам не нужно. Немедленно, да!
— Что? — Ирина приподнялась на локте и с ужасом посмотрела на Гришку, когда тот вернулся в комнату.
— Он в пансионате. Он будет через два часа. Ира, два часа! Ты уверена, что мы продержимся? Как ты думаешь, какая у тебя. Как это? Блин, у меня все из головы выпало. Все, не могу я думать ни о каких стадиях. Я вызываю «Скорую».
— Ни за что! — Ирина побледнела, а Григорий плюхнулся рядом с ней на диван, испуганный и растерянный, не представляя, что же ему делать дальше. И тут зазвонил телефон.
