— Понимаешь, нас перепутали, но потом она нашла правильную бирку.
— Кто она? — выкрикнул я громче, чем хотел бы.
— А-а-а! — немедленно отреагировала Ирина.
— Что?
— Что-то не так. Что-то со мной не так, — она побелела и прикусила губу. — Если я умру, ты позаботишься о Лилии?
— Ты что, свихнулась? Как ты можешь такое говорить? — тут уже у меня отказали все тормоза, и я захотел сразу: выпить, закурить, побежать бегом в ближайшую больницу с Ириной на руках.
— Господи, я сама не знаю, что говорю. Наверное, у меня просто давление подскочило. Я не знаю, надо мне тужиться или нет. Сколько времени прошло?
— С какого момента? — растерялся я, разглядывая часы. Потом вдруг мысль стукнула в голову, и я побежал в ванну. — Черт!
— Что такое?
— Вода перелилась, — крикнул я, шлепая по мокрому полу отделанной испанским кафелем ванной комнаты. Совсем выпало из головы, что я включил воду. Ноги промокли, полотенца, брошенные на пол, моментально пропитались и набухли, но делу это не слишком-то помогло. Пока я отжимал и снова промокал полотенца, Ирина начала плакать. Я понял — так дальше продолжаться не может. НЕ МОЖЕТ! Я бросил полотенца на пол, вышел из ванны, взял в руки мобильный аппарат и, стоя прямо напротив Ирины и глядя ей в глаза, нажал кнопку вызова.
— «Скорая помощь» слушает, — ответили мне.
— Женщина рожает. Очень быстро. И ей очень больно. Нет, — я отмахнулся от Ирининой жестикуляции, — мы понятия не имеем, что делать. Да, у нас есть обменная карта. Да, спасибо. Пишите адрес!
— Как ты мог! — слабым голосом возмутилась Ирина, когда я отключился. «Скорая» обещала быть как только, так сразу. Я же чувствовал себя так, будто бы сам рожал уже четвертый час. А мокрый был настолько, что было похоже, будто у меня самого отошли воды. Впрочем, так оно и было — они и отошли, прямо в моей ванной комнате. Интересно, во что мне обойдется ремонт соседской квартиры снизу? Надеюсь, у них там нет венецианской штукатурки и авторской лепнины на потолке. Вот если бы кто-то залил меня, все было бы просто — в моих кирпичных катакомбах парочка подтеков смотрелась бы как элемент дизайна.
— Скажи мне, Ира, почему ты ничего мне не сказала? Почему ты вообще всегда молчишь и ничего мне не говоришь? Ты мне совсем не доверяешь? — спросил я, присев рядом с ней на диван.
— Я никому не доверяю, — устало ответила она, позволяя мне вытереть пот со лба. — Такой я уж рождена.
* * *
Ирина родилась рано утром, в воскресный день, и в родильном доме, где происходило действие, имелась только одна медицинская сестра, она же — акушерка, она же — доктор (диплом-то ведь в воскресенье утром не спрашивают). Кто же знал, что может случиться такое, чтобы в одно и то же воскресное утро, практически одновременно рожали три женщины. А еще две лежали на потугах. Все как сговорились в то воскресное утро.
Трудно сказать, что послужило причиной — недостаток персонала, усталость от долгой смены или, действительно, халатность. Возможно, и то, и другое. В блоке «А» Степанида Ивановна сотрясала стены криками и воплями, в блоке «А1» в то же самое время тихо мучилась Наринэ Казарян. И черт его знает, как так получилось, что бирки на ногах перепутались. Потому что акушерка пеленала их на одном столе, а из блока «В» в это время раздавались душераздирающие трели третьей роженицы. В общем, сложилась ситуация. И на ножках оказались не те бирки. Черноволосая Адриана, в тот момент еще Ирина Волхова, попала в руки удивленной рыжей и белокожей Степаниды, а рыженькая Ирина (тогда еще Адриана) — в руки Наринэ. В заботливые руки Наринэ.
О том, что ребеночек не свой, Степанида Ивановна начала догадываться где-то уже к годику. Уж очень типичная была внешность у маленькой Ириночки. Сердце замирало, когда видела мужа, разглядывающего семейные альбомы. Но правда выяснилась, только когда Иринке (будущей Адриане) исполнилось семь лет. Степанида сама не знала, зачем полезла копаться в старых бумагах, зачем достала эти традиционные реликвии — бирки, волосики, первый зубик, старые фото родителей в бумажном конверте. Поначалу полустертая надпись на одной из трех бирок просто поставила в тупик. «Казарян, 3250, живая девочка» против двух «Волхова, 3270, живая девочка». Нет-нет, это исключено. Этого не может быть! Такое разве возможно, даже в теории?
В теории все сложилось, как картинка. И воскресное утро, и замученная, бегавшая в мыле акушерка, и черные глаза Иринки. На практике все оказалось еще проще, и одного взгляда на рыжеволосую Адриану Казарян хватило, чтобы понять — никакая она не Казарян, она Волхова. Кровинушка, родное дитятко в армянской семье растет и уже даже выговор соответствующий появился в речи девчушки. Какой кошмар!
Что делать в возникшей ситуации, Степанида Ивановна прекрасно знала. Никаких сомнений или возражений ни у нее, ни у мужа это не вызвало. Они приехали к дому семьи Казарян и потребовали обмена. О том, чтобы оставить своего родного ребенка в этой семье, не было и речи. Мало ли, что будет дальше? Вдруг уедут обратно в свою Армению? А даже если и нет? За кого они выдадут замуж девочку? Может, за какого мусульманина-многоженца? То, что семья Казарян была мало того, христианской, но также и уезжать из Таганрога не собиралась, значения не имело.
Технически обмен был вполне возможен. Семья Казарянов была под боком, больше того — девочки даже знали друг друга, они ходили в одну школу. Такая случайность, такой злой рок! Такая вопиющая несправедливость. Степанида подала в суд, сделали ДНК-экспертизу. Суд встал на ее сторону, считая, что в возрасте семи лет восстановление родственных связей еще возможно. Судья был уверен в своем решении, хотя органы опеки и психолог робко возражали, предлагая поискать иные выходы из ситуации. Они не были услышаны.
Стоит отметить, что решение судьи было изрядно подогрето определенной денежной суммой, переданной судье через «хороших знакомых» от Степаниды Ивановны. Выложив почти все скопленное за несколько лет, Степанида жила мечтой прижать к груди свою «настоящую» дочку. На «поддельную» Ирину-Адриану она почти не смотрела. Впрочем, кормила и поила до последнего, и маленькая черненькая Адриана до конца не понимала, отчего это ее мама с такой готовностью отдает ее в чужие руки.
Совсем еще маленькие, девочки права голоса в вопросе о собственной матери не имели. Когда в судебном заседании объявили о решении вернуть дочерей биологическим родителям, обе девочки рыдали. Адриана — будущая настоящая Адриана — рыдала даже громче, чем Ирина. Как ни крути, она любила Степаниду Ивановну. И ей было больно, очень больно слышать от теперь уже неродной матери колкие слова.
