«А разве не то же самое произойдет со мной? Я остаюсь одна, — внезапно подумала Вера. — Прогнило что-то в Московском княжестве». Но говорить о своих планах ничего не стала.
— Мне звонили твои друзья, спрашивали про тебя. А я, старая, что отвечу?
— А что это они так засуетились? — поинтересовалась Вера. — Я не просила беспокоиться обо мне…
— Да я знаю, голубушка, — глухим голосом произнесла хозяйка.
Неожиданно перед Верой точно молния блеснула, она даже зажмурилась. А ведь эту квартиру порекомендовал ей не кто иной, как Рудик Даутов! А Танечка Ключарева недаром несколько раз намекала, что хозяюшка ее далеко не простая, что трудилась машинисткой в одной из кремлевских канцелярий. Даже придумала смешной рассказ (придумала ли?), как юную тогда Марусю прятали в шкафу от Лаврентия Берии, охочего до свежатинки. Но, может быть, не спрятали? Вот и дом Лаврентия Павловича не столь далеко.
Итак, продолжала развивать сюжет Вера, все эти годы ты, госпожа русская пианистка, располагалась под замечательным советским колпаком. Новая Россия. Ха-ха-ха три раза. Новая Россия устроена ради Москвы и лучших москвичей. Это-то общеизвестно.
«Н-да, я у мамы дурочка. Иначе не скажешь. А то, что Бог послал мне сейчас просветление через эту загрустившую внезапно мадам, о чем говорит? Да не о том ли, что я уже куда-то увязла? По глупости своей провинциальной. Но куда? По крайней мере кто-то, очень хорошо меня изучивший за это время, элементарно мог бы мной управлять. Итак, я подозреваю всех».
Похоже было, что Марья Степановна знает о намерении Веры сменить квартиру. А загрустила по-человечески оттого, что годы уходят без возврата. Да ведь у нее ничего и не осталось, кроме трех квартир, две из которых сдавала внаем.
— Вера, — внезапно, точно очнувшись ото сна, сказала хозяйка обычным голосом. — А ты покупай у меня эту квартиру. Она ведь тебе стала домом родным. Я цену ломить не стану. Я уже посоветовалась с риелтором. Да ведь и ты скоро богатой станешь.
— Я думала об этом, Марья Степановна, — ответила Вера. — Но не приняла окончательного решения. Можно я дам вам ответ в начале сентября?
— Конечно, голубушка, — обрадовалась та. — Именно так я и думала. Что может быть лучше начала сентября? Да вот что, скажи-ка мне, Володю-большого давно ли ты видела?
— Осетрова-то? — невозмутимо сказала Стрешнева. — Понятия не имею, что с ним. Давным-давно исчез куда-то.
Марья Степановна взглянула на потолок, попрощалась и вышла вон, делая вид, что не замечает недавно оборудованной сигнализации.
«Вот паучиха, — думала Вера, — загадочная кремлевская душа. Но для чего все-таки приходила? Что ей Осетров? И что это за намеки странные о богатстве? Не иначе как кто-то ее просветил относительно моей связи с Крутицким».
Похоже, что открывалось московское царство теней.
Одной из теней была она сама, Вера Стрешнева, почему-то здесь, в Москве, принятая и даже обласканная. И прямо-таки в десятку эта, якобы случайно просочившаяся информация об участии в ее судьбе известного русского богача. Ее куда-то впустили однажды, как в это вот помещение, которое вдруг сделалось ей ненавистным.
«Да ладно, — укорила Вера себя. — «Из поганых болот чьи-то тени встают». Толк-то есть, да не втолкан весь. Верно ты рассуждаешь, да совершенно ничего не зная. Голая интуиция. Ну, тиккурилла, ты, блин, даешь. Я нарисую это черным, называется».
Теперь Стрешнева осталась действительно совершенно одна. Не было Тульчина, небритого, веселого преподавателя училища, стильного и загадочного, которого она пыталась после их расставания уничтожить, съесть, убрать, как убирается со стола кувшин с полевыми цветами, которые он ей приносил.
Не было и нового Алексея, прилетевшего из Японии, приехавшего вообще ниоткуда, из Этрурии италийской, древний язык которой до сих пор не расшифрован, из Франции веселой, из Новгорода, наконец, из Германии чудовищной с ее гигантским Кельнским собором, который казался теперь еще более огромным и загадочным.
И тут же, как всегда не вовремя, зазвонил телефон. Думая о том, что всегда должна делать то, что не хочет, Вера подняла трубку.
— Это пещера горной королевы? — услышала она первую фразу.
Звонил Рудик Даутов, он тревожился за нее, извинялся, говорил только о ней, как будто навсегда избавился от своей привычной манеры взвешенного и сдержанного хвастовства.
Этот звонок вернул Веру к здоровой и спасительной рутине, о которой говорила недавно Соболева.
«Нужно жить в меру возраста, а не пытаться прыгнуть выше собственной головы. А я старалась», — думала Вера, соображая, что ответить коллеге-музыканту.
— Все хорошо, Рудик, — ответила Стрешнева, еще не придумав толком, как ей теперь разговаривать с кем бы ни было, кроме навсегда потерянного Тульчина и временно утраченного личного частного детектива Кравцова.
— Ты говоришь так, словно только что с поезда. Не волнуйся, мы немного устали по жизни, только и всего. А устали мы давно. Ты помнишь апрель? Это же просто ужас какой-то! Какие слезы! — отвечал на том конце провода Рудик, не теряя своего нового тона, но одновременно возвращая ее к живой и свежей памяти. — Все же тогда нас было двое. Даже трое с кошкой Штукой. Как я по вам скучаю! — говорил он. — Это же надо было наломать столько дров!
— Все позади, — молвила Вера, не понимая, что и как отвечать на это вторжение. — Вообще все позади. Ты красивый, талантливый, и все у тебя впереди.
— Да какое это имеет значение, если нет тебя! Мне без тебя и Москва — глушь.
— Не могу сказать этого же о себе, — сказала Стрешнева. — Я сегодня приехала в Москву, как в какой-то другой и определенно волшебный город.
Она равнодушно выдержала необходимую сейчас, Вера это знала, паузу. А то, что откровенно говорила с этим заправским щеголем, ее не смущало ничуть. Все разговоры с ним приобретали теперь иное качество, превращались в осторожные и точные движения. Для нее время двигалось теперь неизмеримо стремительней, чем для остальных.
Когда-то Вера слышала от всезнающего Осетрова, что время — это не ход, а порядок хода. Определение было таинственным и непонятным. Сейчас его смысл полностью открылся ей. Порядок хода был обнажен, а весь механизм с его скрытыми пружинами не имел решающего значения. Стрела времени показывала Вере направление. Прочь из порочного круга, в котором она деятельно прозябала.
Все это она продумала в несколько секунд, почти физически ощутив, как Даутов в эти мгновения собирался с духом для очередной лжи. Видать, он тщательно готовился к разговору с ней. И выбирать приходилось только из готовых форм.
