Данила сжимает через ткань крестик, делает несколько последних шагов вот так, после чего — отнимает руку, толкает двери…
* * *
— Дань, придержишь? — оклик доносится из-за спины. Заставляет оглянуться, а потом кивнуть, вжимая палец в кнопку вызова лифта.
Пустая кабина открыта. Теперь и она, и сам Данила ждет, пока из просторного холла БЦ к ним приблизится Пётр Щетинский.
— Спасибо, — хлопнет Данилу по плечу, сжав на секунду, они вместе зайдут в лифт. Откуда в офис вернулся Пётр, Данила понятия не имел. Сам же приехал с заседания. Своего… Хрен пойми какого по счету. Даже в этом месяце — хрен пойми какого… Устал немного… Может отпуск взять?
Мысли скачут произвольно. Данила нажимает на этаж Лексы. Пётр заходит глубже, разворачивается ближе к задней стенке.
Его телефон звонит, привлекая внимание обоих мужчин.
Ощущая толчок начала движения, Данила озирается, у Петра складка между бровей разглаживается, он смотрит на экран.
Потом на него…
— Ты не против? — спрашивает, хотя мог бы спокойно обойтись без этого. Но человеческая суть — в мелочах. Мелочи Петра — это уважение всегда и во всем. Без разницы, высокооплачиваемый из собственного кармана подчиненный ты или мальчик, который протирает за копейки лобовое.
— Нет, конечно…
Данила пожимает плечами, отворачивается к двери, достает свой мобильный, чтобы не смущать.
— Алло, Санта… Слушаю тебя…
Голос Петра звучит серьезно, а Данина улыбается против воли…
Это тоже одна из мелочей, определяющих личность. С маленькими так же, как со взрослыми.
— Что говоришь? Плохо слышно… Сейчас на громкую включу тебя, подожди…
— Лифт… — Данила оглядывается, обводит взглядом железную коробку, складывает губы в слове. Получает в ответ от Петра кивок.
Рациональней было бы скинуть, а потом набрать через минуту, но Пётр переводит на громкую.
— Слушаю вас, Санта Петровна…
Он обращается к дочери так, что Данила зависает. Вроде бы снова смотрит в свой телефон, но внимание, на самом деле, направлено не на него.
«Санта Петровна» не отвечает сразу. И не смеется, что было бы логичным, наверное…
Держит паузу, вздыхает…
— Папа… — Говорит не менее серьезно, чем отец, по-деловому даже… А Данила вспомнить пытается… Ей сколько лет сейчас? Пятнадцать? Шестнадцать? Не может. Только глаза вспоминаются. Зеленющие. Говорящие. — Я хочу извиниться…
Слушать дальше — совсем некрасиво, но любопытство, блин…
Чуть подождав, Санта продолжает:
— Я. Была. Неправа.
Каждое слово будто несет отдельный смысл. А может она делает паузы для убедительности. Даже Даниле и даже через не лучшую связь понятно, что малышке признавать неправоту сложно… Всем сложно… Но она молодец. Не всем взрослым дано…
— Я тоже был неправ, малыш… И ты меня прости…
И стоит ей сказать правильные слова, как в Петре меняется всё. Тон, взгляд… Видно, что тает.
Он несколько секунд смотрит с нежностью перед собой — на металлические двери. Потом переводит глаза на вновь оглянувшегося Данилу. Он чуть подзвдернул бровь… Мол, как вы быстро сдались… За что получил ухмылку и подмигивание…
Получив обоюдное прощение, настроение Санты тоже тут же сменилось. Она расслабилась, защебетала…
Отцу пришлось тормозить, на брошенном напоследок «Данила Чернов передает тебе привет», и вовсе будто онемела ненадолго, попрощалась скомкано, куда-то понеслась в свою звонкую, легкую, неповторимо юношескую жизнь.
В лифте тут же снова стало тихо, но от стен будто до сих пор отбиваются лучики-колокольчики…
— Дочки — это счастье, Дань…
Пётр говорит, смотря на погасшую трубку, Данила зависает ненадолго… Он никогда об этом не думал. Любой ребенок — это счастье, наверное.
— Любит, и ничего ей доказывать не надо. Просто тоже люби…
Глаза Петра продолжали улыбаться, но в них будто параллельно с этим чувством расцветает ещё и грусть. Почему — догадаться не сложно. Кроме дочки у него есть сыновья…
— Чем провинилась? — Даниле не очень-то интересно, если говорить честно. Но Петру явно хочется немножечко за жизнь… А он ведь много мудрости из подобных для себя почерпывал всегда. Главное, важное уловить. Главное, никогда не забыть…
— Поспорили просто… Хвостом вильнула, не выслушала… Вспыльчивая она у нас… Волнуюсь за неё иногда. Гордой быть хорошо, но горделивой — плохо…
— Но позвонила же…
Данила кивает на телефон, Пётр с задержкой кивает.
— Позвонила…
Снова смотрит перед собой… Снова долго. И снова понятно, о чем думает. Она — да. А «не она», наверное, никогда не звонит, какой-то бы дичи ни наворотили.
— Когда созреешь, Дань, ты на одном ребенке не останавливайся, — Пётр снова ожил неожиданно, после второго толчка лифта — они на этаже Лексы. Сильнее плечи распрямил, шагнул вперед. На плечо Данилы снова приземлилась рука. Ткань пиджака смяли пальцы… — Долго бодаться могут. Но они как вырастут — будут друг для друга опорой. Это важно. Во всяком случае, я очень на это надеюсь… Может хоть у тебя быстрей получится…
Последние слова были пропитаны безнадегой больше, чем надеждой.
Стоило створкам разъехаться, Пётр сделал шаг в свою Лексу первым.
* * *
Стоило створкам разъехаться, свой первый после долгих лет шаг в Лексу сделал Данила.
Здесь кое-что поменялось, опытный взгляд отметил. Пусть сейчас ему и откровенно похуй, но что-то осталось без изменений и разорвало в клочья и так убитое сердце.
Как можно ненавидеть то, что так сильно любил?
Как можно мечтать уничтожить то, на благо чего работал, отдавая всего себя?
Как у Петра получились такие разные дети?
Почему злу так долго позволяли считать себя правым добром?
Почему позволял он?
Офис-менеджер увидела его ещё у лифтов, с улыбкой встречала приближение…
— К Игнату Петровичу. Если занят — пусть освободится.
Его заявление девушку взволновала. Глаза забегали по разложенным на столе бумажкам. Ей нужно несколько секунд, чтобы собраться и поступить как-то правильно… Ещё одна наивная «Санта», работающая на насильников и уродов.
— Игнат Петрович сейчас на совещании… К сожалению…
Которая смотрит на Данилу извинительно, пожимает плечиками…
Он же кивает просто. Отталкивается от стойки. Поворачивается…
Он в курсе, где здесь переговорка. И оскандалиться он не боится.
Идет по знакомым коридорам, не тратя тебя на ностальгическое сожаление. Суки здесь всё провоняли собой. Место больше не волшебно. Это давно не царство истины. Здесь не торжествует справедливость. Здесь не чтят закон. Лекса умерла вместе с Петром.
Жалеть здесь нечего.
И хранить тут нечего.
— Сложности есть, я не отрицаю, но мы не думаем…
В переговорную, в которой когда-то сам вот так сидел за длинным овальным столом на планерках, Данила заходит без стука.
Его тут, очевидно, не ждали. А он «рад» видеть каждого.
У доски с какой-то ебучей презентацией, держа указку в руках, стоит Игнат. Внешность — копия отца. Нутро — ржавчина и гниль.
Его слушают внимательно те, кто не брезгует каждый день подавать руку. Кто не побрезговал когда-то кинуть Лену с Сантой на деньги. Кто прогадал, сделав ставку на ушлепка.
Среди присутствующих — Макар. Среди присутствующих — Максим…
Единственный, кто на Данилу реагирует чем-то другим, кроме удивления.
На пухлых губах расцветает гадкая, сука, ухмылка…
Он откладывает карандаш, который держал в руках, откидывается на спинку стула…
Найдя взглядом его, дальше Данила уже не идет.
Ему посрать, кто будет свидетелем. Партнеры, инвесторы… Да в жопу…
