— Ты сдохнешь, сука…
Он говорит, абсолютно отдавая себе отчет в каждом слове. Делает два шага к столу, берется за спинку стула, подвернувшегося под руку. Знает, что грохота будет больше, чем увечий, но у него терпения не хватает смотреть на эту рожу.
Стул летит четко в цель.
Не ожидавший подобного Максим прикрывается руками и отталкивается…
Запущенный Данилой стул отскакивает от локтей, а сам Наконечный грохается со своего…
— Ты что творишь? Кто пустил?!
Первым в себя приходит Игнат. Начинает истошно орать. Будто сам не знает… Будто мог бы остановить…
Максим пытается встать на ноги, ему даже кто-то помогает, но Данилу остановить — нет. Все следят, как обходит стол. А потом — как кулак выбивает воздух из легких. Максим больше не улыбается. Только став — сгибаетстя вдвое, пытается схватить новую порцию…
Но это сложно сделать, когда тебя вздергивают и тащат к окну. Когда на шее хват, когда выжигают глазами…
— Сука ты… Говно собачье… Ты беременную напоил и изнасиловал. Понимаешь вообще? Мою. Беременную. Жену.
— Иди нахер, придурок… — Максим старается оттолкнуть, но получается наоборот — Данила сдавливает сильнее. Дает пощечину. Это не больно, зато унизительно. — Какое «изнасиловал»? Какая нахер «жена»? Ты облолбался?
— Сука… — У его вопросов нет шансов получить ответы. Данила жмурится на секунду, потому что перед глазами красные пятна. Потом снова бьет телом о стекло. Если вылетит нахер с этажа — не жалко. Ни себя, ни его. Он убить готов. Непонятно, на чем держится. — Какая ты сука… Ты даже слабому, блять, проигрываешь… Ты даже ей в ноль… Она — человек, а ты — гнида. Ты когда сядешь — тебя же долбить будут без спросу и разбору. А я каждому, блять, премию… Или как? Ты себе планировал долгую и счастливую? Так вот, сука… Её не будет.
В живот Максима врезается новый удар. На сей раз Данила не держит уже — отпускает. Дает согнуться. Пинает ногой под подвернувшийся зад, отправляя за новой встречей со сваленными на полу стульями…
Максим так что-то выражает матом, но Даниле, в принципе, посрать. Он привычно оттряхивает руки, смотрит с отвращением.
Потом обводит взглядом публику. Она измулена. Она в замешательстве. Взрослые мужики, которые многое в жизни повидали, сейчас разобраться не больно-то могут. За столом сидят партнеры. Люди, которых Пётр считал друзьями. Люди, на глазах которых точно так же рос юрист-Данила.
Они не дураки. Два плюс два сложат.
Поэтому Данила разворачивается, смотрит уже на Игната.
Тот так и не шелохнулся. Сжал указку. Багровым стал. На этом — всё…
— Чтобы меня унизить, вы дали этому уроду сестру свою изнасиловать. Сестру, блять, свою. Родную, сука, кровь… Просто, чтобы эта куча дерьма доказала, что проебывая мне все дела — он остается в чем-то хорош. Он сядет. Я обещаю. Но и вы, две твари, жить не будете. Кто за вас заступится? Кто плечом к плечу встанет? Кому вы нужны? Ей были бы, если бы не стали такими уродами. А так… Я вас утоплю, а вам никто руку не подаст. Если вы не избавитесь от этих уродов, — Данила обернулся, проходясь взглядом по задумчивым лицам, — Я Лексу уничтожу. А так — только их. Надеюсь, понятно…
— Пошел вон отсюда…
Игнат выгоняет тихим, полным ненависти голосом, а Данила только усмехается…
Долго смотрит на Максима, который занят попытками поправить одежду. Он унижен. Он напуган. Он в голове крутит, как бы объясниться, и как парировать действия и слова Данилы…
Но только никак. Прийти ему нужно было, чтобы хотя бы немного себя выплеснуть. Чтобы голова холодно варила. Чтобы действия были эффективными, а не на эмоциях.
— Вы его предали. Оба. Он бы вас в жизни не простил. Он вас и после смерти за это не простит. Он вас просил. Её. Защищать.
Данила почему-то уверен, что так и было. Реакция братьев это подтверждает. Игнат кривится, Макар, не выдержав, отворачивается. Отходит к окну, там и остается…
— И вы его предали.
А потом глаза отводят те, по ком скользит взгляд Данилы.
— Он никогда за деньги не цеплялся. А вы на деньги повелись. Выиграли? Они вас и задушили. Избавьтесь. И на могилу сходите. Покайтесь хоть.
Очень хочется плюнуть, но к черту театральщину.
Сказано всё, можно идти.
С хлопком закрыть дверь в комнате, в которой ещё долго будут молчать.
Идти по тихому коридору, слыша свои же шаги.
Судя по размеру глаз девочки за стойкой, она тоже впечатлена.
Просто взглядом провожает его, идущего к лифтам.
И снова кнопка. Снова ждать.
В грудь больно врезается кольцо Санты. Под ним сердце бьется так, что вот-вот вылетит.
— Дань…
Бьет даже по ушам, поэтому Данила пропускает шаги следом. Дергается, когда в его локоть вжимаются пальцы.
Оглядывается…
— Ты тоже хочешь по морде? — во взгляде подошедшего Макара ни намека на уверенность, не говоря уж об агрессии. Он одергивает руку, поднимает обе, отступает…
— Не горячись, Дань… — просит примирительно. Просит… — Не горячись…
Смотрит в глаза, ждет…
А Данила его ненавидит, и себя ненавидит… Потому что улавливает сходство с Сантой. Вот как так вышло? Как вообще?
— Что? — спрашивает устало, закрывает свои глаза. Слушает сердце. Тух-тух. Тух-тух. Тух-тух. Тух…
— Он её не трогал…
Сердце замирает. Глаза открываются.
— Он урод, но осторожный. Сам хвастался по-пьяни. Подсыпал наркотик. Он балуется… Она…
— Не «она». Санта. Сестра твоя. Не. «Она».
— Хорошо, Санта… Санта… Отключилась. Он отвез её домой. Раздел. Отфотографировал. Дань… Он же понимал, что если есть малейший шанс… Он бы не рискнул…
Макар хмурился, и слова его звучали искренне. А ещё в них нестерпимо хотелось поверить. Не для себя. Свои решения Данила не поменял бы. За страдания светлой девочки он отплатит. Но для неё… Для неё это важно.
— Зачем ты мне это говоришь? Ты так дружка не отмажешь…
Данила спрашивает, щурясь. Он ищет хотя бы намек на намек. Действительно попытку выгородить.
От подлых людей нельзя ожидать честности. Из вравших так долго просто так правда не польется.
— Она правда беременная? — Данила ожидает всякого, но получив вопрос, молчит. Наверное, вселенной или богу не так важно, когда в человеке проснется совесть. Её пробуждение — путь во спасение. Но ему… Он не бог. Он смертный. И раскаянье Макара легче Санте не сделает.
— Два племянника, Макар. У тебя будет уже два племянника, которых ты в жизни не увидишь. Понимаешь? Ты этого хотел всегда? За что ты борешься? За что вы боретесь? Вы отца ей проиграли, потому что она не боролась с вами. Она его любила, блять.
Даниле было всё равно, до чего додумается Макар. Посрать, что мог бы ответить.
Лифт приехал. Ему пора.
Он разворачивается, шагает внутрь. Жмет, не глядя, на первый. По памяти. Старой-старой. Казалось, доброй, а теперь…
Идет вглубь лифта, сцепляет пальцы на перилле. Вжимается лбом в холодный металл, чувствуя такой же толчок, как когда-то.
Его глаза зажмурены. В ушах слова Макара. Ему не легче. Его всё так же трясет.
Надо чуть успокоиться и вернуться к Санте. Подготовить сначала, потом сказать…
Но она же опять плакать будет… Как с этим быть?
Оторвавшийся было лоб снова бьется о стенку. Пережить просто надо… Просто надо пережить…
Данила давит лбом сильней, сильней сжимает трубу.
Наверное, ему кажется, но он снова чувствует, как на плечо ложится знакомая рука. Ткань сминают пальцы.
Эпилог
Прошло двенадцать лет.
— Данила Андреевич, вы если наклонитесь, я вам седой волосок-то дерну…
Аля потянулась рукой к Даниле, но замерла на уровне плеча, потому что он отклонил голову, глянул предостерегающе, пальчик выставил.
Мол, но-но… Не балуйся…
В ответ же получил тяжелый вздох. И готовность сдаться.
— Руки чешутся. Не могу прям. Полголовы седые… Тебя Санта краситься почему не заставляет?
Смирившись с тем, что волосы драть не дадут, Аля взялась бубнеть. Благо, жизненного опыта… Да и мудрости тоже Даниле хватало, чтобы просто ингорировать, а если отвечать — то безразлично.
