когда они придут за мной. Я боялась – боялась физического насилия, которое могло последовать. Но я не хотела возвращаться. Лагерь в Эде был для меня единственным шансом начать собственную жизнь, и я не собиралась его упускать. Я подумала, что как-нибудь выберусь из этой западни.
* * *
Однажды морозным январским утром мы с Ясмин пошли в закрытый бассейн, который раз в неделю был открыт только для женщин. Плавать мы не умели, мы просто плескались и смеялись. Вернувшись, я побежала в душ, чтобы вымыть и высушить волосы, с которыми иначе было не справиться. Мне пришлось подстричься, чтобы свести уход за ними к минимуму.
Мы с Ясмин громко болтали, по радио играла музыка, как вдруг в дверь постучали. Ясмин крикнула, чтобы я открыла. Выбежав на порог с мокрыми волосами, я нос к носу столкнулась с Османом Муссой. Рядом с ним стояли еще трое сомалийцев.
Я, с растрепанными волосами, в джинсах, застыла на пороге и не могла вымолвить ни слова. На минуту я стала прежней Айаан: послушной девочкой, привыкшей за долгие годы проявлять гостеприимство.
– Asalaam Aleikum, – поприветствовала я его. – Проходите, пожалуйста.
Я отошла в сторону, а четверо мужчин заполнили все пространство в нашем фургончике. Я не знала, что делать, схватила термос, сказала: «Располагайтесь, я принесу чай» – и убежала в комнату Ясмин. Объяснив ей, что этот мужчина мой официальный муж, я попросила присмотреть за гостями, обещав вернуться, как только смогу. Перед выходом я надела головной платок.
Я пошла в фургончик Хасны, нашей соседки. Сорокалетняя сомалийка всегда была занята, но я знала, что она сможет принять гостей как подобает. Хасна сказала, что приготовит для них чай, и стала хлопотать. Сняв с себя обязанности хозяйки дома, я побежала к Сильвии и рассказала ей, что солгала, чтобы получить статус беженца. Объяснила, что на самом деле сбежала от мужа, которого для меня выбрал отец. Муж приехал, чтобы забрать меня в Канаду.
Я думала, Сильвия ответит, что теперь я не могу находиться в Голландии и должна либо вернуться в Кению, либо уехать с законным супругом. Но она сказала:
– Как ты получила статус – твое дело. Оставь это при себе. Что касается твоего мужа: если не хочешь ехать с ним, просто скажи ему об этом. То, что он твой муж, не дает ему права тебя принуждать. Если он поведет себя грубо, я вызову полицию.
Я вернулась, преисполненная уверенности в собственных силах. Хасна тактично вывела из фургончика Ясмин и троих мужчин, оставив меня наедине с Османом Муссой. Он презрительно обвел рукой маленький, тесный домишко, в котором я жила:
– И что, вот этого тебе хотелось?
– Именно этого.
– Теперь ты поедешь со мной?
– Нет, – ответила я и замолчала.
Не было ни криков, ни слез. Я знала, что для Османа превратилась в ничто: в его глазах читалось презрение. Он предлагал глупой девчонке луну, а она предпочла жить в жалкой лачуге среди чужестранцев. Он считал, что у него есть надо мной власть, что я полностью принадлежу ему. Но я так не думала. Я знала, что теперь у меня есть права. Я предложила ему пройти в фургончик Хасны и пошла вперед.
Когда мы вошли, Хасна сказала:
– Я поговорю с ней.
Она завела меня в свою спальню и стала отчитывать:
– Ты с ума сошла? Богатый, красивый. Чего тебе еще нужно? Чего ты ждешь?
– Скоро я смогу снять квартиру, буду работать, – ответила я.
– Зачем ты так поступаешь? – спросила Хасна.
Она говорила, что я буду проклята, меня ждут нищета, болезни и другие горести. Но я, выслушав ее, ответила:
– Сейчас это слишком для меня.
В конце концов Осман Мусса согласился уйти. Я видела, что он не знает, что делать. Я чувствовала себя в безопасности в Голландии, в центре, где было полно охранников, которые не позволили бы меня к чему-то принуждать. Я нервничала, но неожиданно была уверена в себе.
Я была готова противостоять своей семье. Я открыла в себе источник внутренней силы, проверила себя на прочность – и теперь чувствовала, что справлюсь. Я могла попросить помощи у полиции и у Сильвии: она знала мою историю и не осудила за то, что я сделала, а наоборот, поддержала меня.
Через несколько дней Осман вернулся. Он сказал, что посоветовался с моим отцом и они решили созвать tolka, совет старейшин клана, в лагере беженцев 26 января. Я согласилась.
* * *
В последующие несколько дней, наверное, каждая женщина Дарод успела прийти ко мне и попытаться убедить поехать в Канаду. Все утверждали, что я совершаю самую большую ошибку в своей жизни. Отец подобрал для меня прекрасную партию. Каждая была бы готова на все, если бы ей повезло так же, как мне.
Здесь, в Европе, совсем одна, я стану отбросом. Сомалийки рассказывали мне истории, заканчивавшиеся страшной смертью, предупреждали, что джинны накажут меня за непослушание. Они перечисляли случаи в современной истории Сомали, когда девушки сбегали из семьи и становились проститутками, бесплодными, больными. Подумай сама, уверяли меня, тебе двадцать три, моложе ты не станешь.
Все они, не зная меня, пытались оказывать давление. Я просто слушала их – я-то знала, что собираюсь сделать.
Через два дня Хасна пришла ко мне в фургончик. Она была из субклана Огаден, а ее муж был Осман Махамуд, поэтому она была моей ближайшей родственницей в лагере. Хасна велела мне одеться: после ужина в ее фургоне состоится tolka.
Вечером 26 января Осман Мусса пришел с восемью мужчинами Осман Махамуд и двумя Мачертен – они столпились в темноте возле фургона Хасны. Хотя мы были на голландской земле, это собрание должно было стать настоящим советом старейшин. Из-за того что я опозорила семью, клан не мог позволить мне самой решать, как жить дальше.
Мы с Хасной поприветствовали собравшихся. Соблюдая формальности, Осман привел с собой знатных членов клана: старших мужчин, с которыми у нас были общие предки в пятом или даже восьмом колене. Один из них, Бокор, был прямым потомком короля, которому служил мой дед Маган.
Я собиралась вести себя как подобает, но надела не длинную юбку, а джинсы и тунику, и не покрыла голову платком. Моя одежда была приличной – ни дюйма обнаженной кожи – и в то же время мой посыл был ясен: многое изменилось.
В тесном фургончике мужчины расселись по лавкам и стульям. На их лица падали тени от свеч, которые зажгла Хасна. Абделлахи Мусса Бокор, «наследный принц» всего субклана Осман Махамуд, начал речь. Он
