был величественен. Казалось, его властность заполнила весь фургон. Он говорил не меньше получаса: объяснил порядок проведения совета, рассказал об основных ценностях клана, похвалил моего отца. Он говорил о том, как важен брак для чести семьи. Затем он обратился ко мне: наша страна разрывалась на части, и не время нам, членам высокого клана, поступать так друг с другом.
Когда он замолчал, слово взял следующий по старшинству Осман Махамуд, и так продолжалось, пока не высказались все восемь.
Я сидела выпрямившись и молчала, только отпивала понемногу чай из чашки. Да, я нарушила одно из священных правил клана, покрыла своего отца несмываемым позором, но я знала, как подобает вести себя. Я не буду грубой, не опущусь до оскорблений и истерик. Я сидела, поставив ноги именно так, как мне предписывалось, и смотрела на губы мужчин. Лишь иногда я поднимала взгляд, чтобы показать, что все слышу, и кивала. Я понимала, что должна выдержать это испытание, ведь на кону было мое право распоряжаться собственной жизнью.
Потом Абделлахи Мусса Бокор произнес:
– Думаю, теперь Осман Мусса должен сказать свое слово. Осман Мусса стал говорить о чести, семье, клане и войне. Он признал, что ничего не знал обо мне и вел себя чересчур самоуверенно, принимая все как должное. Но теперь готов по-настоящему познакомиться со мной – как с личностью, а не чьей-то дочерью. После этого Абделлахи Мусса Бокор обратился ко мне. Я по-прежнему хранила молчание.
– Ты понимаешь, что это официальный совет, хотя он и проводится в неподобающем для него месте?
Я кивнула.
– Теперь подумай о своем ответе. Мы не можем позволить тебе сказать «да», а потом исчезнуть в другой стране. Сейчас твой ответ будет окончательным.
Я снова кивнула.
– Мы прервемся, чтобы ты смогла все обдумать, а завтра вернемся, чтобы услышать твой ответ.
Я поняла, что мне пора говорить.
– Я знаю, каким будет мой ответ. – Я подняла глаза и произнесла: – Нет. – Я удивлялась самой себе, я была такой спокойной и решительной. Никогда раньше я не чувствовала, что настолько права. – Я не хочу быть женой Османа Муссы, хотя уважаю его, он всегда относился ко мне как должно. Я понимаю, что вы делаете ради меня и насколько это все необычайно, но мой ответ окончательный.
Бокор на мгновение замер. Он явно был потрясен.
– Можем ли мы задать тебе несколько вопросов? Я согласилась.
– Осман Мусса был с тобой жесток?
– Нет. Он всегда вел себя безупречно.
– Он скуп?
– Нет, он очень щедр.
– Знаешь ли ты об Османе то, чего не знаем мы?
– Нет.
– Есть ли тебе что добавить?
– Нет.
С каждым вопросом они давали мне возможность уменьшить позор, которым я покрыла свое имя и имя отца. Но я решила не лгать, не говорить, что Осман Мусса бил меня или обижал. Это было бы несправедливо. Я просто не хотела жить с ним.
В конце концов Абделлахи Мусса Бокор спросил:
– Так почему же ты так поступаешь?
Я некоторое время молчала, а потом слова сами полились у меня изо рта:
– Это веление души, а душу нельзя принудить.
Я произнесла эту фразу высокопарно, и ее меньше всего можно было ожидать от женщины, тем более двадцати трех лет.
Абделлахи Мусса Бокор внимательно посмотрел на меня, а потом сказал:
– Я уважаю твой ответ. И думаю, что все мы должны уважать его. – Он повернулся к Осману и спросил: – Ты принимаешь его?
– Я вынужден, – ответил Осман.
После Бокор обратился к совету и сказал, что согласие Османа все должны счесть достойным и храбрым поступком, который преумножит его мудрость в глазах членов клана. Он обнял Османа и похлопал по спине. Затем все остальные мужчины сделали то же самое.
Я чувствовала себя виноватой перед ним, ведь дело было совсем не в нем. Я сказала:
– Я обязательно верну тебе деньги за билет на самолет, возмещу все расходы…
Осман Мусса был глубоко оскорблен:
– Вдобавок ко всему, что ты натворила, ты еще и посыпаешь мои раны солью.
По законам чести этого не требовалось, но я не хотела оскорбить его. Я сказала, что благодарна ему.
После этого все мужчины встали, попрощались со мной и вышли. Они вели себя очень уважительно. Не было никакой жестокости. Они же Осман Махамуд, а не арабы. В нашем клане мужчины очень редко били женщин. Я смотрела, как они удаляются во тьму, и понимала, что совершила то, что никогда уже не смогу исправить. Сожалений не было, но я понимала, что отрезала себя от всего, что было дорого и важно для моей семьи.
* * *
Всего за два месяца во мне произошли огромные перемены. В Найроби я не могла отстоять свое право отказать этому мужчине. Я сказала отцу, что не хочу выходить замуж за Османа, но не была способна на поступок. Если бы я это сделала там, то была бы опорочена и лишилась поддержки клана. Мама и сестра тоже пострадали бы, хоть и меньше. Меня бы все презирали, как и других одиноких женщин в Сомали. Я бы просила о приюте и стала легкой добычей для любого хищника. Я просто не представляла, что смогу пойти на такое.
Но теперь у меня был статус беженца. Я имела право остаться в Голландии и знала, что у меня есть и другие права. Никто не мог заставить меня поехать туда, куда я не хочу. Эта розовая карта все изменила. Теперь я понимала, что мне хватит сил, чтобы продолжить противостояние.
И все же чувство вины не оставляло меня. Я не могла заснуть в ту ночь, думая о том, как поступила с отцом.
Рано утром 27 января я села и стала писать самое трудное в своей жизни письмо. Я начала его со слов: «Во имя Аллаха, Всемилостивого и Милостивейшего», а потом продолжила:
Дорогой отец.
Посылаю тебе самое теплое приветствие и сразу перехожу к делу. Я знаю, что разочарую тебя, но я решила развестись с Османом Мусса Иссе. Никакие мои извинения и мольбы о прощении не утешат тебя, но я лишь прошу понять меня. Мне очень жаль. Конечно, я не надеюсь на твое понимание, но ничего не поделаешь.
Осман позвонил тебе и, следуя твоему совету, довел это дело до сведения старейшин клана. Мы встретились с ними и достигли соглашения мирно и достойно (если может быть что-то достойное в подобных обстоятельствах). Было принято решение, что состоится РАЗВОД.
Мне очень жаль, отец, но с этим ничего не
