участники, так что… — он замолкает и смотрит в небо, откидываясь назад, гроздь ожерелий на его шее позвякивает. Рассеянно он протягивает левую руку и играет с ними. Я замечаю, что некоторые из них — значки с прошлых концертов. На одном пятно от губной помады, из-за которого мои глаза превращаются в щёлочки. — Дело в том, что никто не может прикоснуться к тебе, если только они не учились с тобой в академии. Точка. Никаких наёмных убийц или специальных полицейских сил…
— Ты что, блядь, издеваешься?! Нанятые киллеры? — Зейд слегка поворачивает голову набок, чтобы посмотреть на меня, как будто не может понять, почему я так удивлена этим.
— Э-э, да. Тебя это действительно удивляет? У большинства людей есть цена, и за нужную сумму, конечно, они могли бы заставить какого-нибудь сумасшедшего бывшего спецназовца пристрелить тебя. Это даже не так уж притянуто за уши.
«Даже у меня есть своя цена, Марни. Единственный человек, которого я знаю, который, кажется, не имеет цены… это ты».
Я слышу слова Тристана, эхом отдающиеся в моей голове, как предупреждение, и закрываю глаза.
— Клуб берёт дерьмо из реального мира, такое как экономика, войны или политические гонки, и превращает его во что-то компактное и управляемое. Это как аристократы при королевском дворе, играющие в политику. Весь мир держится на осторожном, закулисном маневрировании. — Зейд поворачивается ко мне и складывает ноги на краю фонтанной стенки, положив руки на колени. — Ты пешка рабочего класса, Марни, восставшая и сражающаяся в своих рядах. Ты даёшь отпор студентам, чьи семьи ходили в Бёрберри на протяжении нескольких поколений. — Зейд указывает подбородком в сторону здания часовни. — Если их дети не могут поиметь одного-единственного стипендиата, то на что они надеются, торгуясь с миллиардерами из Китая или заключая торговые сделки с Индией?
— Значит, они собираются убить меня? — я спрашиваю, потому что это слишком нереально, чтобы в это поверить.
— Они ещё ничего не предприняли, и это меня пугает, — отвечает Зейд, снова глядя на дорогу. — Но они попытаются. Я знаю, что когда-нибудь до конца года они это сделают. — Он снова поворачивается ко мне. — Сделка заключается в том, что у них есть время до полуночи выпускного дня, чтобы убить тебя. Вот и всё. После этого мы берём корону. Если мы победим, Клуб Бесконечности никогда больше не сможет вмешиваться в твою жизнь или в жизни тех, кто тебя окружает.
— Значит, вы все тоже будете в безопасности? — спрашиваю я, и Зейд улыбается, почти печально, кольца на его губах играют на солнце.
— В любом случае, кого бы ты ни выбрала. Счастливчик. — Он вертит языком одно из своих колец в губе. — Я не хочу показаться полным ослом, но… пожалуйста, выбери меня.
— Что? — мои щёки вспыхивают, когда Зейд смотрит мне в глаза, его зелёные глаза переливаются таким ярким цветом, словно нефритовые камни с вкраплениями лайма и изумруда. В этом единственном цвете так много вариаций, что, если бы я была художником, я бы захотела воссоздать его радужки на холсте. Ага, я снова это делаю. Снова становлюсь поэтичной.
— Или ты уже решила? — он слегка усмехается, и я вижу, как в нём проступает тот злобный мальчишка-хулиган. — Это Тристан, так ведь? Чёрт, я понял это, как только услышал, что вы, ребята, трахнулись в библиотеке. Господи. — Зейд запускает пальцы в свои волосы, и я тянусь, чтобы схватить его за руку, отводя её.
— Я ещё не решила. Я… я знаю, вы, парни, вероятно, отчаянно хотите, чтобы я приняла решение, но дайте мне время до выпускного. Если я не умру к полуночи, тогда я… сделаю выбор.
Задумано как чёрный юмор, но, как и в случае с попыткой Чарли, это просто проваливается.
— Однажды ты уже выбрала меня, — шепчет Зейд, и от тоски в его голосе у меня щемит сердце. — Сделай это для меня ещё раз. — Он указывает на татуировку «Никогда больше» сбоку на своей шее. — Я никогда больше не причиню тебе боли. Ты будешь моей маленькой рок-принцессой. — Он замолкает, покусывает нижнюю губу. — Нет, ты будешь моей рок-богиней. Мы вместе объедем весь мир и, хотя бы раз потрахаемся в каждой стране. — Мои губы изгибаются в улыбке, и я чувствую, как слёзы подкатывают к уголкам моих глаз. Я не уверена, почему. Они просто есть, и я не могу их остановить. — У нас есть химия, которая никого не касается. Оставайся друзьями с другими парнями, мне всё равно, но никто не умеет трахаться так, как мы с тобой.
— В чём-то ты прав, — шепчу я, когда Зейд вздыхает и выдыхает, как будто на время отодвигает в сторону свои эмоции. Мы оба замолкаем, прислушиваясь к свисту ветра между башнями. — Какое пари нарушила Лиззи?
— Она не должна была рассказывать тебе о сделке. Никто из нас не должен был. Но это… пока мы единственные, кто знает, что она нарушила его, и что сейчас я нарушаю его снова, всё будет хорошо.
— И каковы будут последствия? — спрашиваю я, и Зейд берёт горсть пенни из фонтанчика, перебирает их и смотрит на годы, прежде чем бросить все обратно, а затем идёт за своим бумажником. Конечно, у богатого придурка нет с собой ни пенни, поэтому он даёт каждому из нас по четвертаку, чтобы мы бросили.
— Последствием этого является то, что пункт об отсутствии оружия большой дальности снимается. Например, ради этого условия, Крид сел за руль автомобиля и промчался по трассе специально ради него. Он чуть не перевернулся и не умер. — Зейд оглядывается на меня, а затем сжимает свой четвертак и с плеском бросает его в воду. Интересно, имеет ли его желание какое-то отношение ко мне? — Гарпии и Компания, они не могут использовать против тебя пистолеты, арбалеты или что-то в этом роде. Вообще. Поверь мне, если бы они могли, ты, вероятно, уже была бы мертва. Лиззи могла поиметь нас, сказав тебе это.
Чёрт.
Значит, она действительно была злой девчонкой по отношению ко мне, да?
С другой стороны… пистолеты и арбалеты?! Что за хрень на самом деле?
— А Тристан? — спрашиваю я, стараясь сохранять спокойствие. Зейд мягко улыбается.
— Он не должен был спать с тобой, пока мы не выпустимся. Я думаю, Лиззи пыталась дать себе шанс на борьбу, которого у неё никогда не было. Тристан был влюблён в тебя с тех пор, как впервые увидел, в самый первый день первого грёбаного курса.
— Чушь собачья, — фыркаю я, и Зейд поднимает голову, чтобы посмотреть на меня, приподняв брови.
— Так ли
