– Почему бы и нет? – беспечно отозвалась она.
За завтраком они поговорили о другом – о саде соседки, миссис Инклпо, о новых шторах, которые Ноэль собиралась сшить для кухни, о котятах Элис Хеншоу, о покупке мульчи – словом, о том, что не волнует и не задевает душу. Вскоре они перешли к более важным темам, и к тому времени, как завтрак завершился, Ноэль рассказала матери, как прошел вчерашний день. Даже про встречу с Джуди Паттерсон.
Мэри недоверчиво покачала головой:
– По-моему, она еще легко отделалась. Я задушила бы ее голыми руками!
– Знаешь, забавно, но Джуди помогла мне прозреть. Я поняла, что многое должно измениться. В том числе и я сама. Мне опротивела роль жертвы.
Мэри поняла, что даже без ее помощи Ноэль найдет в себе силы, чтобы преодолеть испытание.
– Что же будет дальше?
– Дождемся, когда доктор Хокинс представит суду свой отчет.
– И долго понадобится ждать?
– По словам Лейси, пару недель, но, надеюсь, не больше. А тем временем я буду продолжать видеться с Эммой. Это лучше, чем ничего.
Мэри вновь поразилась перемене, свершившейся в дочери, спокойной решимости, которая сквозила в каждом ее жесте и слове.
Она взглянула на стенные часы. Была только половина двенадцатого, а ей казалось, что с тех пор, как она вынырнула из теплой постели Чарли, прошел уже целый день.
– У тебя есть планы на сегодня? – вдруг спросила она.
– Никаких, – отозвалась Ноэль. – А что?
– Просто я хотела нанести визит одной давней подруге. И я не прочь взять тебя с собой.
– Я ее знаю?
Мэри покачала головой, грустно улыбаясь воспоминаниям, налетевшим подобно метели.
– Нет, но она тебе понравится.
Лютеранское кладбище, на котором похоронили Коринну, было самым старым в Бернс-Лейк – оно появилось в конце XVII века, когда в этих краях обосновались переселенцы из Голландии и Германии. Старинную церковь давным-давно смыло наводнением, вместо нее выстроили новую, более современную, но не у кладбища, а в городе. А кладбище уцелело. Оно располагалось на склоне холма, обращенном к реке Шохари-Крик. Громадные вековые деревья местами росли так густо, что образовывали над могилами живую беседку, острые углы могильных плит стерлись от времени и непогоды, надписи на них местами стали совсем неразборчивыми. Надгробия казались Мэри стариками, ищущими утешения друг у друга.
Ржавые ворота открылись, протестующе скрипя. Недавно пробило час дня, вокруг не было ни души. Мэри задумалась: была ли Коринна последней, кого похоронили здесь? Даже в то время кладбище казалось древним и заброшенным. Она помнила, что родители Коринны выбрали его только потому, что здесь у них был свой участок.
Она огляделась. Солнечные пятна лежали на высокой траве, гранитные надгробия покрылись пылью и заросли мхом, Одни выглядели более неухоженными, чем другие. И лишь на некоторых могилах лежали цветы. Возле одного надгробия, с эпитафией «Его любили при жизни, о нем скорбят после смерти», в банке из-под кофе стоял давным-давно засохший букет.
– Не могу поверить, что прошло уже тридцать лет, – тихо произнесла Мэри, шагая по дорожке между могил. – Я помню похороны Коринны так, словно это было только вчера.
– Однажды, вскоре после свадьбы, я спросила Роберта про нее, – призналась Ноэль. – Я помнила твои рассказы о том, как они встречались в старших классах. Но он заявил, что почти не помнит ее. Думаю, дело в том, что вскоре после смерти Коринны погиб его брат. – Она повернулась к Мэри. – А ты знала, что Бак был любимцем их матери?
Новость не удивила Мэри.
– Его любили все, – сказала она. – В отличие от Роберта он всегда был славным парнем. Правда, я его почти не знала.
– Гертруда увешала его фотографиями весь дом. Сказать по правде, от этого дом выглядит жутковато. Как святилище. – Ноэль отвела в сторону низко свисающую ветку. – Конечно, я знакома с ней сравнительно недавно, но мне всегда казалось, что после смерти Бака Гертруда сразу постарела.
– Смерть ребенка – трагедия для любой женщины.
– Каждый год в день его смерти Гертруда приносит на могилу цветы. – Ноэль обхватила себя руками и поежилась, как от холода, – Дюжину белых роз, перевязанных красной лентой. Наверное, это какой-то символ, а какой именно – не знаю.
– А мать Коринны, кажется, после похорон ни разу не бывала здесь, – заметила Мэри. – Из разговора с ней у меня сложилось впечатление, что она старается не вспоминать, как умерла Коринна.
– Однажды я думала о самоубийстве. – Ноэль помедлила у могильной плиты, которую почти скрывала из виду высокая трава. – Каждый день я клялась себе бросить пить, но никак не могла. Мне казалось, что смерть – это самый простой выход.
– О, детка… – Мэри замерла, боясь услышать продолжение.
Но лицо Ноэль осталось спокойным.
– Но когда родилась Эмма, все изменилось. Конечно, к тому времени я уже бросила пить, но с того момента, как я впервые взяла на руки Эмму, я поняла, что в моей жизни нет ничего важнее ее.
Мэри вспомнила о неродившемся ребенке Коринны и содрогнулась.
Они двинулись дальше по тропе.
– Кажется, мы на месте. – Мэри указала на изваяние ангела почти в человеческий рост, со сломанным крылом – ориентир, по которому она привыкла разыскивать могилу Коринны.
Но Ноэль даже не взглянула на ангела. Она ошеломленно уставилась на увядающие цветы на могиле Коринны: белые розы, перевязанные ярко-красной лентой.
В тот же день в «Реджистере» была опубликована обзорная статья о давних узах, связывающих Роберта Ван Дорена и сенатора Ларраби. Пока Ноэль и Мэри возвращались с кладбища, преследуемые мыслями о таинственных розах на могиле Коринны, на другом конце города Чарли осточертело отвечать на гневные телефонные звонки. Еще несколько компаний, в том числе Гидеона Форда, продающего машины, отказались от публикации рекламных объявлений. Постоянно названивали рассерженные сторонники Ван Дорена. Чарли выслушал по крайней мере одну неприкрытую угрозу и серьезное предупреждение от адвоката Ларраби из Олбани.
К следующему утру шумиха улеглась, или это была лишь видимость. В пятницу в половине шестого утра Чарли разбудил звонок охранника, который, прибыв в редакцию «Реджистера», обнаружил, что все до единого окна на первом этаже здания разбиты. К тому времени как приехал Чарли, подозреваемый уже был арестован: этого юношу, уже имевшего дело с правосудием, звали Данте Ло Прести.
Первой реакцией Бронуин, узнавшей об этом, была ярость. Данте не сделал бы ничего подобного! Она была так же убеждена в его невиновности, как и в виновности этого мерзавца, мужа Ноэль. Но вскоре ее начали терзать сомнения. Ей вспомнилось, как Данте подумывал бросить работу и уехать из города. А для этого ему требовались деньги. К тому же Бронуин пришлось признаться, что Данте порой внушал ей страх. Не он ли придавал этому парню притягательность? Рядом с Данте Бронуин всегда казалось, что она идет по самому краю пропасти.
