Я выполнил просьбу Диего, и увидел в окне желтые листья. Значило ли это, что снова наступила осень, и если да, то куда делось лето? Диего успокоил меня, лето мы прожили, сказал он. Но будет еще зима и еще лето, шепнул он. Все вечно, все возрождается. Алиса тоже вернется. Может быть, она вырастет чудесной розой. Мы с Лидой посадим, сказал он вкрадчиво.
Значит, ты остаешься с Лидой, сказал я.
Ну, конечно, ответил он мягко, добавив, я ведь должен выручить друга в такую минуту. Я кивнул. Он и правда выручил меня, потому что я утратил всякий интерес к Лиде. Я понял, что огонь горел, лишь когда была Алиса, и я обманывал себя. Мне нужны были много женщин.
Но без Алисы мне не нужна была ни одна другая женщина.
И свинг, – на который мы возлагали столько надежд, – и адюльтер, который казался мне единственным возможным способом вырваться от Алисы, были всего лишь гарниром к основному блюду. Все это оказалось так… прямолинейно и просто, так примитивно… что я расхохотался под испуганными взглядами гостей и под утешительные похлопывания по спине и бормотание – «утомился… тяжело.. стресс… амиго… крепись…» – моего верного Санчо на этих похоронах, Диего. Задыхаясь от смеха, я объяснил причину внезапного веселья, и Диего осторожно хихикнул несколько раз.
Урок первого класса, сказал я.
Мойте руки перед едой, и цените то, что у вас есть, сказал я.
Амиго, сказал он, в жизни бывает всякое, и порой прямолинейные уроки оказываются настоящими свингами. Что, сказал я, встрепенувшись, как старая лошадь под звуки боевой трубы. Я знал, что эта лошадь – как и труба, – одна из самых затасканных метафор, которые только существуют в мировой литературе с появлением кавалерии и горнов. Но мне доставляло мучительное наслаждение употреблять ее после того, как я осознал, что не состоялся писателем. Эта метафора жгла мне тело, как вериги – протертую кожу. Оставалось лишь посыпать голову пеплом, что я и сделал.
Бедная моя несчастная Алиса, я не цени… пробормотал я.
Свинг, это такой удар, который идет издалека и кажется прямым, но достает сбоку, сказал Диего, и сказал это чуть испуганно.
Знакомая фраза, – произнесенная мной когда-то, а потом, без сомнения, подхваченная Алисой, – мелькнула рыжим хвостом под кустами моего одиночества, над бездной моего отчаяния.
Я в курсе, сказал я резко. Осталось узнать, откуда ты это узнал, тюфяк, сказал я, ведь ты в жизни не подходил близко к рингу, если не считать того раза, когда я взял вас с Лидой и Алисой на сентиментальную прогулку воспоминаний к моему старому залу. Это который теперь снесли, спросил он чуть испуганно. Неважно, рявкнул я. Она что, рассказывала тебе про это, спросил я. Про что, сказал он.
Не придуривайся, сказал я.
Схватил его за грудки, приподнял, поразившись тому, какой он маленький – невысокий я держал его на весу, он не касался ногами пола, – и сказал. Что она рассказывала тебе, сказал я. Говори, или, богом клянусь, я вышвырну тебя из окна, сказал я. На кухне никого не было: все покинули убитого горем и впавшего в истерику вдовца и здравомыслящего друга, который должен его утешить. Диего моментально оценил обстановку.
Почти все, сказал он. Я молча тряхнул его.
Все, сказал он.
Насколько, конечно, я могу судить, сказал он.
Алиса… сказал я, не отпуская его. Это была самая скрытная женщина на Земле, сказал я. Ты видел ее паспорт, сказал я. Там написано «спартанка» в графе «национальность», сказал я. Да ей лисенок пах бы разорвал, но она бы и слова не вымолвила, сказал я. Я не понимаю, о чем ты говоришь, сказал он жалобно. Еще бы, сказал я угрожающе.
А ты, сказал я, что ТЫ ей сказал, из-за чего она вдруг была с тобой так откровенна.
Ничего, сказал он.
С чего вдруг Алиса, которая могла в пике броситься и за сантиметр до земли притормозить, сказал я… поступила, как сраная школьница, сказал я.
ЧТО ты ей сказал, а, сказал я.
Ничего, клянусь, прохрипел он.
Ты уверен, сказал я, подняв его еще выше, затрещала рубашка.
Ты обещал мне… сказал я.
Клянусь сестрой, я ни слова не сказал твоей жене, что ты обрюхатил мою, сказал он.
Ты можешь поспрашивать Лиду, пошел он ва-банк, или… ну я не знаю, распечатки телефонных разговоров просмотреть.
Учти, я так и сделаю, сказал я.
Я так и сделал.
…выхватывая свободной рукой листы из кипы, зажатой в другой руке – от напряжения болела кисть, но я все равно не перекладывал бумаги, и лишь плотнее прижимал к корпусу, – я просматривал их, и отпускал на волю ветра. Они вспархивали, и взлетали ввысь бумажными голубями, чтобы, покружившись немного, улететь куда-то за окраину города. Конечно, Диего блефовал. Он вовсе не собирался остаться в городе, с Лидой.
Но когда я это понял, было поздно.
…иногда мне кажется, что я больше не нужна ему, писала Алиса.
…милая, на вещи стоит смотреть хладным оком, писал ей этот засранец, в жизни книжки не прочитавший, но обожавший выражаться выспренным псевдо-викторианским стилем.
…я давно уже подозревала их с Лидой, и чувствую горечь, способную отравить все воды мира, говорил он.
Возможно, он не лгал в этом. Я читал дальше.
…тебе не кажется, что он… писала Алиса.
…я просто уверен, что они… писал Диего.
…как ты думаешь, смо… писала Алиса.
…а почему бы нам… писал он.
…ела остаться верн… писала она.
…если бы ты напо… писал Диего.
Я понял, что Диего добивался моей жены проформы ради.
Я не увидел в его посягательствах – формальных, как дипломатические ноты, после которых послы враждующих держав идут вместе обедать и играть в преферанс, – настоящей страсти.
Он был похож на шахматиста, играющего в парке с ребенком, чтобы убить время.
Самое удивительное, что моя жена – Ледяная Королева, невозмутимая девственница с тысячей раскаленных крючьев в матке, скала, непоколебимый уступ, – в глубине души оказалась неуверенной в себе старшеклассницей. Бог мой, Алиса, думал я, читая все это. Бог мой, что раскидало нас по разным сторонам ринга. Ведь когда-то мы вышли на него бойцом и секундантом. Ты должна была давать мне воду, обмахивать полотенцем, а, в случае, если мне придется совсем тяжко, выбросить это полотенце рядом в лужи моих пота и крови.
